Обычное право Донских казаков прошлого века

Все основные особенности наказания виновных (не только членов своих казачьих общин, но и других иностаничников, иногородних и прочих подобных лиц) являлись во второй половине XIX в. проявлением выработанного донскими казачьими общинами механизма действия норм обычного права, регулировавшего те или иные общественные отношения внутри общин. Это позволяет говорить как о реальном существовании, так и о постоянном совершенствовании норм отдельных правовых обычаев, об их развитии и о распространении их регулирующего воздействия в виде уже новых норм на те общественные отношения, которые ранее ими не регулировались, при одновременном запрещении действия прежних норм обычного права.

Все это свидетельствует о том, что обычное право Донских казаков во второй половине XIX века действовало как самостоятельная система позитивного права, развивавшаяся параллельно с нормами законодательства Российской империи.

Все изменения норм обычного права, связанных с наказанием виновных, проходили в каждой конкретной донской казачьей общине не одновременно, одномоментно и равномерно как по конкретному виду наказания, так и по отдельным их видам и условиям их применения, а в разные периоды времени и неравномерно по отдельным видам наказаний, что являлось одной из особенностей проявления механизма действия норм обычного права. Это было обусловлено конкретными жизненными потребностями, которые в тот или иной момент в каждой конкретной донской казачьей общине Донские казаки считали самыми важными и требовавшими немедленного реагирования всей общины, в целях выработки мер защиты общественных или частных интересов каждого члена общины.

Современникам в станицах и хуторах Области войска Донского во второй половине XIX в., наблюдавшим большую вариативность наказаний виновных, очень трудно было понять истинную сущность и значение каждого наказания. Тем более трудно было обобщить, правильно оценить и вывести из них основные особенности наказания виновных. Сведений об обычном праве Донских казаков в периодической печати Дона во второй половине XIX в. было предостаточно. Например, вот что писал об ответственности Донских казаков за правонарушения в 1869 году священник Раздорской станицы 1-го Донского округа Области войска Донского Иван Попов.

1) Взгляд казаков на преступления и проступки вообще, а также и на преступников, очень легкий. И за преступление считают ответ только пред законом гражданским, а за грех ответ перед Богом, как будто то или другое преступление не есть грех. Например воровать не считают за грех, а боятся только преследования закона гражданского.

2) В преступлении одном и том же полагается большое различие; например воровство днем со взломом и из под караула почитается более важным, нежели тоже самое, совершенное ночью или без взлома или с открытого поля.

3) Казаки на убийство смотрят как на большое преступление, а грабежи, разбои и особливо воровство, считают за маловажное взаимное преступление. Главной причиной таких преступлений -казачье удальство, которое считает достоинством украсть или ограбить, попить и подживиться чужим добром.

4) Самоубийства намеренного не бывает и считается величайшим грехом, а от пьянства бывают случаи внезапной смертности.

5) Пьянство, чрез изобилие своего вина, развито до высшей степени; а от пьянства похоть плоти возбуждается, чрез что бывает много преступных связей, но рождать незаконно считают для себя бесчестьем, почему детоубийство и изгнание детей в ходу и не считается слишком тяжким преступлением. Изгнание плода составляет рукомесло для некоторых лиц.

6) Некоторые важные преступления совершаются чрез непонимание важности оных, и причиною таковых бывает большей частию изобилие вина и не слишком строгое семейное распоряжение старших. Изнасилование и растление, а также противуестественное совокупление и снохачество встречаются очень редко, и то в предающихся пьянству, и считаются гнусными; а блуд и прелюбодеяние по расположению сердечному не считают слишком большим преступлением; впрочем, на подобные лица смотрят с пренебрежением.

7) Из преступлений против частной и общественной собственности особенно развито воровство как наследственный казачий порок и на него смотрят не совсем строго. Украсть сена, соломы, плодов каких-либо из сада, даже с насилием хозяину, какую либо домашнюю птицу, срубить дерево, даже плодовое, украсть из общественного леса, - считают не большим преступлением и очень слабо преследуют; а убить свинью, гуся, утку, курицу, собаку в виноградном саду своем, украсть не одно, а несколько деревьев из общественного леса - не считают даже преступлением.

8) Завладение чужой собственностью преследуется местным судом, иногда даже с штрафом или уплатою в пользу хозяина. Закон о ловле птиц до известного времени строго исполняется; а производить лов в откупленных озерах или реках бывают иногда случаи, но строго преследуются.

9) Причина конокрадства и лесных порубок заключается в слабом преследовании этих преступлений.

10) Конокрадство обыкновенно имеет большое влияние на благосостояние жителей. Здесь обыкновенно имеют одну или более двух лошадей, без коих в хозяйстве и на службе нельзя обойтись. Казак, лишившись строевой лошади, принужден бывает продать последнюю пару волов или корову, чтобы быть готовым к службе, а жена с детьми остаются без средств иметь себе насущный хлеб. К поддержанию конокрадства много способствует близкое жительство калмык, с которыми конокрады имеют тесное сношение, почему редко бывают случаи отыскания пропавшей лошади или волов. Много помогают в конокрадстве бывшие временно-обязанные крестьяне, живя при станицах без всякой домовности; к воровству они хорошо наломали руки еще у своих бывших владельцев. Надо же иметь средства жить с семейством, не имея ничего собственного.

11) Порубки леса общественного и частного заключаются в недостатке леса для домашних мелких поделок. Украсть у частного лица дерево - считается преступлением и в случае поимки порубщик разделывается недешево за порубку. Украсть из общественного леса на нужную по домачности поделку, не считается преступлением и слабо преследуется местными властями. Порубки совершаются одним лицом и большей частью ночью и срубленное дерево стараются скорее обратить в поделку, или получше спрятать дома. Если вор не застигнут на месте преступления, то признания никогда не добьешься из боязни денежного взыскания. Хотя для хранения обществ. леса и определяются лесничие, но они только носят название лесничих, а не исполняют строго этой обязанности, так как они бывают за службу, а не за плату.

12) Продажа зараженного мяса считается большим преступлением; прогон же больного скота чрез места здоровые слабо преследуется, а продажа и провоз кож с зараженного скота остается вовсе без внимания. Отравления рыбы в озерах и реках даже не знают и не употребляют никогда.

13) Есть, хотя и очень мало, пристанодержательство разное, для легкого приобретения средств к жизни, напр. принять безбилетного и сделаться знахарем или лекарем, но нищенство презирается.

14) На совершение разных преступлений имеет большое влияние суеверие; напр. чтобы развести какую-нибудь птицу, а равно виноград, непременно нужно украсть, - тогда только и птица пойдет в руку и виноград примется и будет скоро расти.

В другой корреспонденции, но уже поступившей из Усть-Медведицкого округа Области войска Донского, сообщались только некоторые отрывочные сведения, касавшиеся вопросов ответственности виновных лиц за совершенные ими правонарушения: «Наше хуторское население до сих пор держится того мнения, что всякое преступление, как бы ни было оно важно и серьезно, может быть прекращено примирением. Благодаря этому обстоятельству, много преступлений остается нераскрытыми, а проживающие в хуторах воры, грабители - безнаказанными. Мало этого: весьма не редко ускользают от правосудия даже такие преступники, как убийцы, и единственно лишь потому, что хуторское население не желает их обнаруживать. Исходит оно из того положения, что мертвого не воскресишь, а лишь убытка наделаешь: станут целых полхутора таскать по судам и отрывать от работы, а это казаку убыток. Естественно, что при наличности таких условий, для полицейских и судебных властей иногда не представляется возможности не только расследовать преступление и наказать преступника, но даже и узнать о существовании самого преступления. Если же порой такое преступление и обнаруживается, то есть делается известным полиции или следователю, то лишь благодаря каким-нибудь случайным обстоятельствам».

В силу этих обстоятельств рассмотрение основных особенностей наказания виновных у Донских казаков следует начать с такой особенности механизма действия норм обычного права как скрытый характер самого их обычного права. Сокрытие Донскими казаками сведений от всех посторонних лиц о большинстве совершавшихся в станицах и хуторах Области войска Донского во второй половине XIX в. правонарушениях и применявшихся для их устранения видах наказания виновных, о причинах, целях и задачах, которые донские казачьи общины при этом преследовали, об изменении отдельных видов наказаний было умелым и весьма действенным. В результате не только войсковое начальство, но и члены других казачьих общин, знатоки донского казачьего быта, бытописатели, священники и другие представители станичной и хуторской интеллигенции, проживавшие в станицах и хуторах, имели недостоверные или очень смутные представления о правонарушениях и ответственности правонарушителей, весьма далекие от реальной действительности. В большинстве случаев сокрытие таких сведений носило характер противодействия применению норм писаного имперского законодательства. Оно являлось способом пассивного противостояния внедрению норм официального законодательства ради сохранения своего самобытного и суверенного «казачьего присуда» на станичном и хуторском уровнях. Сюда можно отнести: несообщение окружному и войсковому начальству об имевших место правонарушениях, создание препятствий и запрет на обращение некоторых членов донской казачьей общины в официальные суды, почти полное отсутствие письменных приговоров станичных сходов о наказании виновных, даже когда они имели право на осуществление правосудия по нормам официального законодательства, краткое изложение решений станичными судами, из которых невозможно было понять, как они были разрешены и на основании каких норм права. На хуторском уровне также наблюдалось сокрытие сведений о многих правонарушениях от станичных властей и станичных судов, о действительных причинах которого почти ничего не было известно в связи с отсутствием письменных записей приговоров хуторских сходов. Можно предположить, что в основном речь шла о делегировании судебных полномочий отдельным или одновременно всем отдаленным хуторским сходам со стороны донской казачьей общины (она состояла из станицы в целом и приписанным к ней хуторов) по самостоятельному рассмотрению и разрешению, периодически возникавших между хуторами различных споров. Только в очень редких случаях, когда, например, речь шла о сокрытии сведений некоторыми хуторянами от своих хуторских сходов, или когда налицо был конфликт интересов между станицей и хутором, или в других случаях нарушения норм обычного права, выработанных станичным сходом, донская казачья община немедленно реагировала на эти факты и принимала самые решительные меры для их устранения и недопущения в будущем.

В качестве примера приведем тексты документов: «1860 года июня <...> дня войска Донского в Гниловском станичном правлении дошло до сведения станичного правления, что граждане сей станицы хуторов Хоперския и Недвиговского под видом секретным отдали целинную землю под посев хлеба иногороднему ведомства на которой произрастает теперь разного рода хлеб, то в отвращение на будущее время беспорядка сего вреднаго для общества, положили: за вольную засеянную десятину хлебом иногородними лицами Армянами и другими взыскать в пользу станичного дохода по три рубля серебром и кроме того с содержанием виновных под арестом три дня при станичном правлении на хлебе и воде».

В своем «объявлении» от 1887 года в Усть-Белокалитвенское станичное правление жители хутора Титова заявили, что «.. .жители разных хуторов собравшись толпою для раздела произраставшего по реке Калитве талы, решились без дозволения станичного правления сделать по дворам обыск порубленной до отказа талы, и в каких домах находили оную требовали деньги, а где не было хозяев оставались женки, а где одни малолетние дети, там ограбляли вещи, брали из домов шубы, полсти и в сундуках прочие вещи <.> и отправились будто бы в хутор Дубовой и где все эти вещи подели неизвестно. Объявляя о том станичному правлению покорнейше просим сделать свое распоряжение исследовать сколько и коих именно произведено самовольного поруба талы и у кого именно и сколько ограблено вещей и с виновными за противу законный грабеж не оставить учинить надлежайшее поступление без малейшего послабления».

Из текста документа явствует, что хуторяне жалуются только потому, что в число пострадавших от «обдирания» попали лица, не являвшиеся порубщиками. Само «обдирание» виновных являлось одним из видов наказаний, применявшихся в станицах и хуторах Донскими казаками, в соответствии с санкционированными донскими казачьими общинами к действию нормами обычного права. Почти все приговоры хуторских судов существовали в устной форме и, только в очень редких случаях, они могли быть изложены на бумаге, чтобы доказать невиновность своих граждан, которых судили по нормам официального законодательства Российской империи. Результатом длительного пассивного противостояния официальным властям разного уровня стало сознательное формирование Донскими казаками для внешнего мира искаженных, не соответствующих действительности представлений о преступлениях и наказаниях правонарушителей в соответствии с нормами официального законодательства, а не согласно нормам обычного права. Существовала еще одна причина, которая вольно или невольно приводила исследователей донского казачьего быта к искажению сведений о системе наказаний виновных у донских казаков и способствовала еще большему закреплению неверных представлений. Такой причиной являлось подведение самостоятельной системы наказаний по обычному праву у Донских казаков под систему наказаний и условий привлечения к ним, которые были предусмотрены официальным законодательством Российской империи. На самом же деле, перечень правонарушений, за которые донские «казачьи присуды» присуждали виновных к тем или иным видам наказаний не просто далеко выходил за рамки официального законодательства, а был совершенной противоположностью последнему. Он состоял из целого ряда особенностей, которые полностью противоречили нормам права. Приговоры станичных и хуторских сходов как раз и являлись наглядным подтверждением этих особенностей, но они были недоступны для большинства посторонних лиц. Одновременно содержавшиеся в данных приговорах сведения во многих случаях опровергали интерпретацию отдельных фактов, которые сообщали в своих заметках исследователи донского казачьего быта. Вторая особенность обычного права у Донских казаков заключалась в том, что оно никогда не выделяло гражданского, уголовного и административного обычного права, поэтому во второй половине XIX в. при назначении и исполнении тех или иных видов наказаний донские казачьи общины не разграничивали конкретные правонарушения на уголовно-наказуемые преступления, гражданско-правовые правонарушения и административные проступки. Это видно из следующих документов: «1842 года Августа 16 дня Войска Донского в Гниловском станичном правлении общественное собрание имело суждение о покраже казаком сей станицы Ильею Кальяновым с пашней у крестьянина Ковалева разного жатого хлеба, а именно пшеницы две с половиною копны и жита одну копну сорок четыре снопа положили: за воровство казака Кальянова <...> наказать при сборе сем телесно 30-ю ударами розгами затем ему Кальянову приказать крестьянина Ковалева удовлетворить возвратом такового количества хлеба натурою».

«1872 года ноября 5 дня Вешенской станицы граждане слушали доклад станичных правителей об удалении из общества нашего некоторых лиц из подозрительных в воровстве, законопротивных поступках <...> и что дурная их нравственность много влияет на молодых людей: а потому положили: согласно приговора сего ходатайствовать куда следует по усмотрению начальства с приложением к приговору этому справки из штрафного журнала подсудности их и других известных для станичного правления законопротивных причин и пороков». Защищаясь от подобных лиц, донская казачья община пыталась выработать новые нормы обычного права. Так было в той же самой станице Вешенской, о чем говорит следующий документ: «1872 года мая 14 дня Мы по единодушному нашему желанию с настоящего времени приговорили постановить для устранения воровства и мошенничества, выходящих через меру и подозрительное приобретение животных в среде нашего общества, следующий порядок: в случае кто-либо из среды нас или иногородних особенно подозрительных людей, купит или выменяет какое-либо животное как то: лошадь, корову и волов и не доставит фактического доказательства о способе приобретения животного, то таковое животное зараз же отбирать и продавать с публичного торга на станичном сходе, вырученные же деньги, впредь до отыскания действительного хозяина проданного животного хранить в станичном правлении, с тем однако, чтобы проданное животное, в случае явки хозяина могло беспрепятственно возвращаться хозяину, если того пожелает он, или же вырученные деньги обращать в пользу действительного хозяина в установленный для того законом срок (на правилах поступления с пригульным скотом). За действием покупки и мены животных обязывается следить каждый домохозяин: в особенности же поселковые атаманы. А как обнаружится, что выше прописанное зло, производится более иногородними проживающими в станице и хуторах из коих многие ведут жизнь праздную, развратную и занимаются пьянством, то воспретить гражданам пущать на квартиры в дома свои жить подобных людей. Если же кто согласится держать такового квартиранта обязан дать ручательную за поведение его подписку, а кто сие допустит без ведома станичного правления взыскивать штраф по восьми рублей серебром за каждую неделю, а явно нерадивых иногородцев высылать из станицы с учинением на паспорте о бурной их жизни надписей, и сообщать в их места жительства о не увольнении таковых на сторону, а исправляли бы таковых мерами местной полиции. О своих жителях ведущих подобную иногородним жизнь, составлять приговоры об удалении их из родины, по мере вины на время и на всегда, а до получения утверждения употреблять их на станичные нужды по усмотрению станичных правителей».

Подтверждением служит и приговор казаков станицы Гниловской: «1853 года июля 19 дня в Гниловском станичном правлении станичные правители и депутаты имели суждение, что некоторые из жителей сей станицы в непомерном количестве складывают во дворе свое сено, даже и солому, что угрожает большою опасностью в несчастном случае от пожара. На против же сего есть для безопасности в окопах за станицею особое место. А потому положили: объявить жителям сей станицы чтобы они отнюдь не имели во дворах своих никакого сена, а вывезли бы в окопы: Если же кто не выполнит сего и не вывезет из дворов сено, то кроме распоряжения на вывоз, будет оштрафован арестом и тремя рублями серебром в пользу станичной суммы».

Третьей особенностью наказания виновных у Донских казаков было отсутствие деления всех правонарушений в зависимости от степени их общественной опасности на самые опасные, важные, средние преступления и шалости или маловажные проступки. Наказание за самые незначительные шалости могло быть столь же или же не менее суровым, как и за самые серьезные правонарушения. Об этом свидетельствуют следующие документы: «1843 года января 31 дня в Вешенском станичном правлении на станичном сборе положили: выростка Ефима Грузинова за порубку одной яблони взыскать 3 рубля серебром в штраф, причем внушить ему, чтобы он на будущее время такового преступления не делал.

Или вот такое решение: «1843 года марта 7 дня в Вешенском станичном собрании на полном станичном сборе выслушав доклад станичных правителей о том, что казачья жена Пелагея Бирюкова всегда подозревается в развратной жизни, принимает к себе сомнительных и развратной жизни людей положили: так как Бирюкова в 1838 году за варение воровских 15 кур по приговору общества была наказана 25-ю ударами розгами, то и ныне в прекращение качеств Бирюковой и в страх другим наказать при настоящем собрании ее 25-ю ударами палками».

«1843 года июля 18 дня, Войска Донского Вешенской станицы общество на полном сборе, по объявлению станичных правителей, что казаки: Михайла Сидоров и Ефим Лосев есть бедного состояния, что исправиться к службе не могут, имело суждение, и приговор сей утвердило <...> все то купить им на станичную сумму с возвратом из ремонтной их дачи; причем по известности нашей присовокупляем, что они бедные от нижеследующих случаев: Сидоров по нерадению о домашности и преданности к пьянству, и Лосев живши из малолетства в сиротстве. Причем Сидорова за нерадение и пьянство наказать 40 ударами палками».

«1843 года октября 24 в Воскресенье на полном станичном сборе Вешенской станицы слушали мнение станичного правления по делу о воровстве в хуторе Антиповом у цыгана Ивана Марьенка кобылы в воровстве этом оказался виновным того же хутора казак Захар Лашакин общество полагает: наказать его на сборе по казачьему обыкновению 25-ю ударами плетьми, прибавив 10 в почувствование распутного его поведения».

Четвертая особенность наказания виновных у Донских казаков заключалась в том, что их обычное право вообще не придавало особого значения объекту правонарушения и четко сформулированным условиям, только при наличии которых было возможно привлечь виновное лицо к обычно-правовой ответственности. Донские же казачьи общины не видели большой разницы между правонарушениями против личности или против имущества потерпевшего, о чем говорят следующие документы.

«1843 года июня 3 дня в Вешенском станичном собрании слушали доклад станичных правителей, о воровстве с мельницы казака Феоктиста Карева железного веретена и пятерни и самые обстоятельства дела, по коему оказался виновным в воровстве этом жительствующий сосед к мельнице казак Симон Кочитов 32-х лет по службе отличий не имеющий, воровство сделано на страстной неделе и Кочитов в поведении своем не одабривается и потому положили: взыскать с казака Кочитова за сворованное веретено и пятерню по показанию хозяина 18 рублей. Если не представит наличных из имения и сверх того наказать его на сборе 20-ю ударами розгами <...> и переменить его с должности отарщика другим более надежным именно казаком».

Одни и те же виды наказаний могли применяться в станицах и хуторах Области войска Донского к совершенно противоположным видам общественных отношений, что позволяет сделать вывод о большой гибкости обычного права у Донских казаков. В своем объявлении от 12 сентября 1860 г., поданном в Мигу-линское станичное правление, казак Дмитрий Земляков указал, что «одного со мной хутора Верхнековского казак Александр Насонов, имея с давнего времени на меня вражду и как видно за то, что я живя с ним в недалеком расстоянии по соседству, не терпя какие-либо вредные для своего семейства и меня его слова, которые нередко случаются, и он уже несколько лет употребляя все средства, чтобы малейшие и как бы было возможно запятнать мою и моего семейства честность <...> несколько раз заводил со мною брань, и упрекнул меня такими словами, что якобы он меня назад тому другой год застал на деле прелюбодействия с женою вскормленника моего казака Гордея Землякова при свидетелях бывших в то время казака Никифора Кравцова, Максима Гуревчина. И как поступок этот нетерпимый мною, которому я никогда не виновен, донося о нем станичному правлению прошу приказать казаку Александру Насонову меня за порок неправильный удовлетворить».

То же самое можно сказать и об объективной стороне правонарушений: совершено ли правонарушение тайно или открыто, утром, днем, вечером или ночью, со взломом или без, против личности или имущества, против частных интересов или коллективных интересов всей донской казачьей общины. Об этом свидетельствует приговор от 7 октября 1862 года, в котором общество Мигулинской станицы слушало «объявление жителей здешней станицы хутора Ольховского о том, что казак того хутора Григорий Степанов Бочаров ведет жизнь весьма развратную и занимается мелкими воровствами, по выслушивании всего этого общество Положило: казака Григория Бочарова за дурную жизнь его в виде наказания и для исправления его в нравственности командировать без очереди в Грузию на 3 перемены или на 9 их то сряду. Порок же сей Бочарова записать в станичную штрафную книгу надлежащим порядком».

В 1845 году общество Еланской станицы за попытку кражи строевого коня у казака этой же станицы Гавриила Щетникова указало, что «как злонамеренный человек, а как он Исаев и прежде вел себя худо, делал кражи и другие законоупротивные поступки, за что был командирован без очереди на 2-е перемены на Кавказ, а потому казака Исаева в почувствование а в пример другим наказать на станичном сборе розгами».

Высшей мерой наказания для Донских казаков было изгнание из общины. Так, общество Акишевской станицы в 1843 году по делу о краже казачкой Климовой одной овцы у казачки Митиной положило: «Так как казачка Меланья Климова давно уже ведет развратную жизнь и была суждена в Хоперском Сыскном Начальстве в 1833 году за кражу у казачки Агрипены Лунякиной и казака Тимофея Сергеева вещей и денег на 80 рублей и по указу онаго начальства от 27 июля того года по решению дела была отдана на зарабатывание цены покраденного на 90 дней в частные работы и за любодеяние Климовой и рождение от того младенца была предана церковному покаянию в 1840 году по приговору сего общества и определять наказание согласилось просить высшее Правительство казачью жену Меланью Климову жительством из станицы сей удалить и тем предоставить обществу сему спокойствие для общего блага».

Приведенные примеры назначения конкретного наказания виновному ясно свидетельствовали о том, что донские казачьи общины первостепенное внимание уделяли не объекту, а субъекту правонарушения. Это являлось одним из слабых мест обычного права Донских казаков, ибо оно не дает никаких оснований считать его справедливым для всех членов казачьей общины, что создавало трудно разрешавшиеся препятствия, а также порождало всевозможные коллизии при рассмотрении и разрешении споров между членами одной общины и или членами других общин, иногородними и другими в традиционных обычных народных и станичных судах. Например, в объявлении, поданном 10 декабря 1860 года в Мигулинское станичное правление вдовой хутора Чиганацкого Евдокией Чайкиной, она указывает: «В июле месяце казак здешней станицы Алексей Попов, проезжая по дороге без позволения стражи бахчей нашего хутора допустил себя сорвать по доказательству бахчевника 7 арбузов. Казак Попов будучи выпивши кинувшись бить бахчевника, что как он смеет обличать его вором, как он благородного состояния. Между тем бахчевник его Попова представил в хутор, где стариками за нанесенную обиду нашему бахчевнику взяли косу, которая хранилась у казака Нестера Беляева. После чего ему Попову коса понадобилась он вместо ее по собственному желанию оставил свою шинель серого сукна, а косу взял. Когда же бахчевник при расчете с ним по окончании срока, за нанесенные ему побои общество согласилось шинель желающему поручить в заклад 5 рублей которыми деньгами и удовлетворить за обиду бахчевника, с таким условием, что если хозяин не явится на выкуп шинеля, то употребить его для ношения. За поясненную цену я приняла ее еще 13 сентября о чем уже казаку Попову известно, но не судом и выкупкою шинели своей не выручает. Прошу объявить о этом казаку Попову с тем, что если он в течении одной недели не явится на выкуп своего шинеля, то я его употреблю в перестройство на образец новой формы своему сыну для ношения его».

Еще одним убедительным примером служит дело о краже кнута, при разрешении которого обычные народные и станичный суды сделали основной акцент именно на субъекте, а не на объекте правонарушения. «В прошлом году, 23 апреля, калитвенским станичным судом рассматривалось дело по обвинению казака Онисима Плешакова в краже кнута, стоимостью в 10 копеек. Дело это, наглядно характеризующее деятельность некоторых наших станичных судов, заключалось в следующем: калитвенское станичное правление препроводило в станичный суд прошение граждан хутора Плешакова о том, что казак их хутора Назар Клыков летом 1893 года потерял кнут, оказавшийся впоследствии у казака Онисима Плешакова. Кнут этот, кроме того, признали своим казаки Илюхин и Гайдуков, причем последний прислал записку хуторскому атаману, в которой просил возвратить ему кнут. Таким образом, к названному кнуту три лица предъявили права собственности. Долго хуторской сбор во главе со своим атаманом решал трудную задачу о принадлежности таинственного кнута, но, не смотря на все усилия, решить ее не мог и "единогласно положил отправить отобранный у Плешакова кнут со всеми к нему доказательствами в калитвенское станичное правление и просить оное расследовать: кому именно принадлежит кнут". Станичное правление, во избежание, видимо, роковой ошибки, само за это дело не взялось, а поручило его компетентности станичного суда. Станичный суд, однако, взглянул на дело гораздо глубже, чем следовало бы, и вместо того, чтобы восстановить лишь принадлежность вещи, повел дело уголовным порядком и привлек казака Плешакова к суду за воровство. Разбор дела назначен был на 20-е марта прошлого года, но, за неявкою Гайдукова и некоторых свидетелей, был отложен до 10 апреля. 10 апреля тоже некоторые не явились; дело снова отложили до 23 апреля; но и на это число Гайдуков не явился. Станичный суд, твердо, наконец, решившийся рассмотреть 10-копеечное дело, открыл заседание, на котором один из потерпевших Клыков просил суд возвратить кнут ему. Плешаков объяснил, что кнут этот положил ему в сани Гайдуков, которому он и должен быть возвращен. Свидетель Илюхин доказывал, что кнут этот был его, что он сам его плел, а теперь он принадлежит Клыкову. Остальные свидетели показали различно: одни объясняли, что кнут должен быть Клыкова, другие, что он совсем не Клыкова. Нужно было призвать на помощь всю мудрость Соломона, чтобы как-нибудь выпутаться из лабиринта явных противоречий. И выпутались... Станичный суд постановил: казака Плешакова за похищение кнута подвергнуть аресту при станичном правлении, взыскать с него в пользу пяти свидетелей, согласно их заявлений, по 50 копеек каждому. Кнут же возвратить Клыкову. Тут же было постановлено оштрафовать неявившихся 4-х свидетелей по 1 рублю с каждого. Таким образом, кнут одному Плешакову обошелся в 2 р. 50 к., а всем кнут - 6 р. 50 к. Плешаков, однако, таковым решением не удовольствовался и обжаловал его в областное правление, которое просил от ареста и взысканий освободить его. Областным правлением, по рассмотрении дела, приговор суда в части присуждения Плешакова к аресту отменен, в остальных же частях утвержден».

Таким образом, в силу особенностей наказания виновных по решению казачьего суда часто невозможно установить полный перечень всех видов наказаний, назначавшихся для исправления виновных и для недопущения правонарушений с их стороны в будущем.

Ни одна из рассмотренных в данной статье особенностей наказания виновных «казачьим присудом» не является по отношению к другой главной или второстепенной, поэтому их необходимо рассматривать в совокупности. Только такой подход позволяет разобраться в истинных представлениях Донских казаков о правонарушениях и видах наказания виновных, в своеобразном понимании Донскими казаками справедливости и законности, во многом и зачастую отличавшемся от великоросского понимания.

Сергей Краснов