Обряд похорон в казачьей культуре

Не для всех казаков боевые походы и поиски заканчивались успешно. Возвращение домой погибших воинов для многих семей было трагедией. И. И. Железнов так описывает возвращение казаков из похода. Мать, незнающая о гибели сына, спрашивает проходящих казаков: «Подгорнов, родные мои, где Маркиан?» На это проходящие сотня за сотней отвечают: «Сзади, матушка, сзади!» И далее: «…когда и обоз проходил, то казаки, кивая головою, говорили: «Там, сзади родная!» Тут только старуха догадалась, что осиротела навеки…».

В казачьем фольклоре немало песен, где поется об отставшем казаке, который «плачет-убивается», пытаясь догнать товарищей. Из записей Х. И. Попова, известно гадание по месяцу, когда в ясную лунную ночь гадальщица выходила на середину двора и заставляла мать или не получающую вестей жену служилого смотреть внимательно на полную луну. «И мерещится им, что проходит через месяц весь казачий полк, казак по казаку, все радостны и все веселы, а их кровного все нет, да нет. Позади только всего полка, что называется, в хвосте его показывается их желанный – пеший, усталый и черный, как запуха».

У уральских казаков по преданиям существовал такой обычай, известные до прихода на Яик новгородского ушкуйника Гугни, уходя в поход, бросать своих жен, а из похода привозить новых. Атаман Гугня свою жену сберег, а новую не привез, и вот с этой самой Гугнихи появились постоянные жены. Казаки величают ее прабабушкой Гугнихой и при всяких удобных и неудобных случаях поднимают бокал за нее.

В связи с этим интересен обычай донских казаков, который называется «белый платок». Возвращаясь в станицу из похода или после войны, не все донские казаки были уверены, что жены их вели себя в отсутствие мужей безупречно, поэтому запасались белыми платками. Когда казаки подъезжали к станице, из встречающих их людей выходили некоторые жены и падали перед ними ниц. «Из женской груди вырывался вопль: прости меня владыка мой! И казак угадывал, в чем дело. Вздрагивает, всхлипывает. Ревность уже заползла в сердце… Твердая, загорелая рука, сразившая не одну вражескую жизнь, кладет белый платок на голову виновной. Казак слегка коснулся своей ногой жениной головы. Нет – говорит – прошлому помина. Позор покрыт моим прощением!» Осмелится кто-нибудь напомнить ей ее старые грехи! – муж грудью постоит за жену, защитит ее честь, как умеют защищать вообще доблестные казаки.

Похоронная обрядность в казачьей культуре претерпела ряд изменений: от курганной насыпи до могильного надгробия и креста. В фольклоре могила воину копается оружием, возможно, здесь указывается причина смерти и роль оружия как посредника с тем светом. Сам похоронный обряд изучен в казачьей культуре этнографами более позднего времени. В нем не наблюдается особых различий в мужском и женском захоронении. За исключением того, что в гроб мужчине могли положить оружие, если он был охотником.

Уход воина из мира живых в мир мертвых, сопровождался тризной, с военными состязаниями, молебном.

Ой ударивсь пан отаман об сиру землю:

Земле, земле сирая, ты матуся ридная!

Приняла ти вийска много запорозького

Прийми мене отамана молоденького.

Могила в иносказательном образе выражения представляется женою или невестою погребенного. Есть чрезвычайно распространенная в разных видах песня, где казак посылает коня к родителям передать им весть о судьбе сына и приказывает ему не говорить, что он убит, а велит сказать, что он женился, взял себе в поле могилу – красную девицу.

Та взяв соби паняночку,

В чистом поле земляночку.

Символика перехода из одного мира в другой, связана с оружием, рекой, часто Дунаем, с мостом. Уход воина требует разрушения невидимой преграды между мирами. Его уносит к мосту или чаще переправе верный конь, которого казак на переправе отдает за переезд на ту сторону.

Ай да, как за славной вот было за речкою,

За славным за Дунаем…

Ай да, атаман донской за Дунаем-рекой,

Вот и, больно раненый…

Пришатнулся вот наш атаманушка

Вот он к Дунай-речушке:

«Ай да, ты, Дунай ли, Дунай-речушка,

Дунай речка быстрая!

Ну есть ли у тебя, Дунаюшка,

Есть ли переправушка?

Ай да, у Дунаюшки вот на переправушке

Есть ли перевозчички?

Перевезите меня, атаманушку,

На свою сторонушку…

Как за это вот братцы мои, заплачу вам сто рублей;

Если мало вам, дам тысячу.

Ой да, мало тысячи, братцы перевозчички,

Вы возьмите моего конечика.

В Запорожье, когда умирал казак-гуляка, ему в гроб ставили штоф горилки, с которою опускали его в могилу, а над могилою трезвого товарища выставляли белый флаг, эмблему безукоризненной чистоты отжившего витязя. В Старочеркасском музее-заповеднике в фонде хранятся погребальные флаконы, которые клались в могилы к казакам. Известно, что в гроб казаку клали оружие, во время похорон у кубанских казаков, папаху, кинжал и шашку клали на покойника, сверху знамени, которое покрывало гроб. У донцов на крышку гробы прибивали скрещенную с ножнами шашку.

Интересно описание похорон запорожца в 1772 году. «Померлий перед тим, як його клали в домовину, лежав на лавці в повному козачому бойовому вбранні, поруч з ним стояла зброя піка i рушниця. Коли домовину з померлим запорожцем несли до церкви, за нею звичайно вели бойового коня в повному спорядженні з сідлом, пістолетами в кобурах, в’юками. На саму домовину клали шапку, козачу шаблю i піку».

В качестве примера рассмотрим еще одну казачью песню, обратив внимание на обрядовые детали похоронного обряда. В зачине песни обращает на себя внимание изменение культурного ландшафта, он становится разоренным, порубленным, истребленным.

Ай вы леса-ле мои, лесочки, леса бывали темные,

Ай вы куста-ле мои, кусточики, были куста частые,

Да станы-ле вы наши, станочики, станы были теплы,

Ай друзья-товарищи всё были верные,

Еще все вы нонче, лесочики, все припосечены,

Ай-и, аи, еще все наши теплы станочики приразорены,

Ай-и, аи, все-то дружья, братья да товарищи, все припоиманы,

Ай-и, аи, все-то поиманы мои товарищи, они все припосажены,

Ай-и, аи, все-то посажены мои товарищи, они все приповешены.

Изменения, которые сопровождают умирающего воина, отражают его состояние как физическое, так и духовное. Здесь вместо Дуная, выступает тихий Дон. Душа умирающего выспрашивает у реки, есть ли у нее перевозчики.

Aй-и, прикачнулся ведь он, пришатнулся доброй молодец,

Ай-и, пришатнулся да прикачнулся ко Дону, всё ко тиху Дону.

Ай-и, он выспрашивал на тихом Доне перевозчичков:

«Еще есть-ле у нас на тихом Доне, братцы, всё перевозчички?

Ай-и, переправьте меня, добра молодца, меня всё через тихой Дон».

Ай-и, он переправился, доброй молодец, он через тихой Дон,

Он переправился, наш доброй молодец, сам ведь тут кончаться стал:

«А вы да братцы мои, да всё товарищи перевозчички!

Вы положите-тко мое тело ай всё между трех дорог:

Между Питерской, между Московской да третьей славной Киевской,

Ай-и, в зголовье вы поставьте всё животворящий крест,

Ай-и, во резвы-то ноги да всё мине поставьте коня доброго,

Ай-и, во праву-ту руку мне поставьте саблю вострую,

Ай-и, во леву-то руку мине поставьте-тко мине копье долгое;

Ай, кто да пойдет, кто всё мимо поедет, всё кресту помолится,

На добра-та коня всяк посмотрят, всяк обзарятся,

Ай на востру саблю посмотрят, все они устрашатся».

Земля, которая лежит за рекой, «тот свет», здесь жизнь и смерть меняются местами. Воин переходит, переправляется в мир предков, который находится за водной преградой.

Перекресток трех дорог связан с сакральностью числа три. На трех полотенцах опускается гроб. Три раза останавливается процессия во время движения от дома до кладбища, три раза стучат гробом о порог при выносе покойника из дома. По мнению М. Рыбловой, герой оказывается в центре мира, на пересечении дорог, а отдельные части его тела соединяют части света (ноги – в поле/у дороги, голова – у ракитового куста/реки). Проросшая сквозь кости героя трава, на которой расцветают цветы, символизирует последнюю (очистительную) жертву, изображение цветов встречается на каменных гробницах казаков. На гробовой плите атамана Д. Ефремова в нижней части изображены цветы, находящиеся в разной стадии, верхнюю часть украшают изображения Солнца и Месяца. Солярная символика встречается на оружии, в храмах, что может свидетельствовать об остатках тенгриизма (ср. в «Повести об Азовском сидении» казаки именуют Бога Царь Небесный). В Старочеркасском соборе изображение Солнца экскурсоводы неправильно именуют «Ярилой», скорее это олицетворение Неба, ведь казаки не занимались земледелием.

Оружие, конь, животворящий крест (проросший крест) являлись традиционными компонентами похоронной воинской обрядности. Для прояснения полной картины воззрения казаков на уход воина на тот свет, нам следует рассмотреть историческую панихиду на Монастырском урочище, которая проводилась ежегодно казаками в масленичную субботу на месте разоренного турками и татарами Монастырского городка в 1644 г.

Известно, что вокруг могилы, с погребенными казаками прибывшие становились кругом, и совершалась вселенская панихида. По ее окончании. Молодежь делало скачку, а ополчение, идущее колонами на Ратнинское кладбище, затягивало богатырские песни. В 1866 г., к приближающемуся 230-летию со дня начала Азовского «осадного сидения», на Монастырском урочище состоялась закладка памятника-часовни в честь воинов, похороненных здесь. В фундамент часовни был зарыт сосуд со священным елеем и надписью: «…Да будет памятник сей залогом любви христолюбивого Донского воинства к почившим в бозе предкам своим!»

Установка флага, или ратовища с флажком на могиле казака характерно как для запорожского, так и для донского казачества. Подобные обряды встречаются и у горцев Кавказа. Характеризуя обрядовые флаги в похоронных ритуалах, В. Уарзиати пишет: «вспомним грузинское «алами», сванское «лем», а также ингушское «аьлаьм беккха». Причем последнее слово означает надмогильный шест с белым флагом, который ставится над умершим от ран воином. По этому поводу Н. Ф. Грабовский замечал, что «если человек был убит, и оружием притом, то с боку у памятника водружается высокий шест, с куском материи наверху, в виде значка».

Белый флаг как символ чистоты воина, христианского рыцаря, соответствует нашей идее о том, что могилы в культурном ландшафте играли роль центра развертывания пространства культуры, ратовище копья на кургане-могиле символизировал вертикальную ось мирового дерева.

На этом можно было бы и остановится на похоронном обряде, если бы не молва и слава о характерниках, колдунах в среде казачества. Образ этот древний и вероятно восходит к тем шаманам, которые сопровождали ватаги воинов и охотников в промыслах и походах, обеспечивали им удачу, сражались с чужими колдунами. У казаков характерник известен только у запорожских казаков, сам термин видимо забылся и неизвестен даже кубанцам, однако на Дону и Кубани существуют рассказы о белых колдунах, ведьмаках, которые умеют ворожить, заговаривать пули, оборачиваться волками, ловить ядра, напускать «хмару» на врага и тот рубил в ярости сам себя.

В народной памяти сохранились легенды о смерти характерника. «…Жил запорожец Довгий и был превеликий характерник.… Стал он помирать, а помирал он не раз. Велел он слуге позвать соседа Пластуна. Долго они говорили, а потом Довгий лег и умер. Пластун и говорит слуге: «Ложись-ка, ты, сынок, спать, а я пойду коров подою». Пошел. Слуга привязал мертвого веревкой за шею и за ноги к лавке, взял скрипку и играет себе на дворе… Долго играл или нет, когда слышит – толчется что-то в землянке. Заглянул он туда – когда мертвый дергается на лавке.… Вот приходит дед Пластун. «А что, – спрашивает, – не встал еще наш мертвый?» «Нет, – говорит, – брыкался, так я его прикрутил к лавке, канатом». «Хорошо, – говорит, – Что догадался, а то он тебя задушил бы»… Сошлись запорожцы, человек несколько, выкопали яму, и давай хоронить без священника. Когда спустили его в яму, Довгий и говорит: «Ну, братцы, давайте осиновый кол, да будем печатать». Забили ему кол в грудь и засыпали землей. Колдунов священники никогда не хоронили, хоронили запорожцы по-своему». Обращает на себя внимание связывание покойного, который еще не «там», но и уже не «здесь». Осиновый кол – мировая ось (сравни с чопом, который забивался на свадьбе), осина, естественно могла выступать и в роли простого оберега от нечистой силы, но явление это имеет более древнее происхождение, его можно соотнести и с ритуальным изувечиванием костяка трупа, известном на Дону со II в. до н.э., и с «посажением» на кол.

На Дону, в станице Раздорской, священники сопровождали казаков до кургана, но не присутствовали на их тризнах. Данными характеристиками обладают и казачьи атаманы, которых пуля не берет, сабля не режет.