Прозвища казачьих станиц

Вплотную к теме казачьей народной культуры примыкают и те неофициальные шутливые названия, что жители казачьих станиц и хуторов давали своим соседям. Предлагаем целую подборку историй возникновения станичных прозвищ. На протяжении нескольких десятков лет она публиковалась издателями и авторами выходившего в США эмигрантского казачьего журнала «Родимый Край» — прежде всего, донцом Борисом Кудрюцковым. Открываем же мы эту подборку заметкой редактора этого журнала — Николая Мельникова (из N 57 за 1965 год).

«… Отрадно, что и в наши дни эта тема вызывает неизменный интерес не только потомков казаков, но и ряда исследователей. Подтверждение этого — записанные Владимиром Пукишем истории появления станичных прозвищ на Тамани.

Итак, -Прозвища казачьих станиц

  Есть у казаков такое обыкновение: давать прозвище-кличку каждой станице. И так это прозвище прочно и крепко приклеивается, что никакими средствами его не отклеишь! Любят казаки подтрунить друг над другом — глядишь, в самый неподходящий момент и напомнит казак собеседнику: «А как вашу станицу дражнют?» И как ни открещивается тот, как ни отпирается, горячо доказывая, что его станица — «самая безпорочная», всё равно толку не будет. Задавший коварный вопрос знает, конечно, про станицу всю подноготную. И ничего другого тут не остаётся, как задать зубоскалу встречный вопрос: «А твою как? …»

  Эта обычная в казачьем быту словесная перестрелка проходит обыкновенно в добродушном, весёлом тоне — тут нет желания обидеть, все делается «любя».

  Каждое прозвище имеет своё объяснение, свою «историю». При том многие из них носят такой характер «неудобосказуемый», что их бывает очень трудно изложить в печати. Нельзя сказать, чтобы объяснения прозвищ отличались особым остроумием или глубиной. Но мы всё же считаем полезным запечатлеть их на страницах нашего — семейного, так сказать — казачьего журнала, чтобы сохранить для будущего. И станичников, которые прочтут здесь о своих станицах, просим не обижаться на наше стремление сохранить везде, где только можно, каждую черточку казачьего быта. А если, прочитав про вашу станицу, сосед начнет зубоскалить — утешьтесь: напечатаем потом и об его станице! …»

Н. Мельников

Ахтанизовская: «звонари»

  Однажды ночью в этой станице какой-то бык-приблуда запутался в верёвках к церковным колоколам. Колокола звонили полночи так, что вся станица сбежалась, думая, что начался пожар.

  Поэтому ахтанизовцев соседи (жители станицы Старотитаровской и посёлка Пересыпь) дразнят «звонарями» — хотя давно уже нет ни тех колоколов, ни величественной каменной церкви св. Бориса и Глеба (разрушена в 1934 году).

  Сами же ахтанизовцы рассказывают свою легенду. Дескать, когда запорожские казаки, прибыв на Тамань, впервые поднялись на гору Цымбалы и увидели простиравшиеся далеко внизу широкий лиман и низменность, то воскликнули:

  - Ох, та й низ!

  Поэтому и станицу, основанную вскоре на берегу этого лимана, назвали Ахтанизовской.

  Учёные же считают, что название происходит от тюрского Ак-Тенгиз («Белое Озеро») — так татары называли Ахтанизовский лиман, на берегу которого расположена станица.

Цымлянская: «Малашка в кивер наджекала»

  Случилось это в те времена, когда казаки носили ещё кивера. По окончании срока службы казаки из полков направлялись по своим окружным станицам, откуда после осмотра специальной комиссией их обмундирования и снаряжения разъезжались по домам.

  Таким порядком прибыли в свою окружную станицу, и казаки цымлянские. А накануне смотра несколько казаков решили погулять. А, так как гульба без баб всё равно, что свадьба без музыки, то позвали одну бойкую бабёнку, которую звали Маланьей.

  В самый разгар веселья во дворе показался взводный урядник. Казаки, не желая, чтобы взводный застал их с бабой, уговорили Маланью спрятаться на время в сундук одного из них (каждый казак для хранения своих вещей имел сундук). Взводный же приказал всем идти к окружному правлению, где окружной атаман хотел что-то сказать разъезжающимся казакам.

  Подвыпившие казаки с шутками и смехом ушли, совершенно забыв про Маланью. А та во время их отсутствия поимела позыв к отправлению «больших» естественных надобностей. Не смея вылезти из сундука, она стала в нем шарить рукой в поисках хоть какую-нибудь тряпки. Нащупала кивер — в который и сделала, что ей требовалось! …

  На другой день смотр, а после долгожданный разъезд по домам. Каждый казак повытаскивал свои вещи из сундука и разложил перед собой. День был жаркий, с лёгким ветерком. Выложил вещи и тот казак, в сундуке которого пряталась Маланья. Тут соседи его начали подёргивать носами: «Г…… ваняить! …»

  Приходит взводный, делая последний осмотр, всё ли в порядке. Дойдя до этого казака, тоже начинает поддёргивать носом и говорит: «Если кто из вас, ребята, абмарался, нехай сбегает, абмоится, время еще есть! …»

  На обратном пути, дойдя до этого места, взводный снова остановился, посмотрел на всю группу казаков, осмотрел их сапоги, не пристала ли к ним какая-нибудь пакость, но не найдя ничего, покрутил головой и снова пробормотал: «Ваняить…»

  Начался смотр. Офицер в сопровождении писаря с арматурными списками останавливался перед каждым казаком, проверяя наличие вещей и их состояние. Дошёл и до казака, что накануне прятал Маланью.

  - Какой станицы, молодец? Цымлянской? …

  - Так точно, Ваше блогородье, — бойко отвечал казак.

  - А ну-ка показывай, что у тебя есть… Так мундир, кивер… А ну-ка, раскрой-ка, братец, твой кивер…

  Казак развернул кивер и… — о, скандал! — в кивере было г…

  Тут офицер разразился неимоверной бранью. Казак в недоумении смущённо молчит.

  - Позвать взводного! — кричит офицер.

  Подбегает взводный: — Чиво изволите, ваше блогородье? — Смотри! Что это, г… или нет?- показывает на кивер.

  - Виновт, Ваше блогородья, не досмотрел… — отвечал взводный, кусая губы от душившего его смеха.

  На следствии цымляне чистосердечно рассказали, как спрятали Маланью в сундук. Разыскали Маланью, и она в точности всё подтвердила. А на вопрос, почему «это» сделала, ответила, что в сундуке, кроме кивера, никакой иной посуды не нашла.

  Ни для казаков, ни для взводного эта история никаких последствий не имела, но вот на доброе имя славной станицы легла чёрным пятном! Казаки, разъехавшись по домам, рассказывали в кругу родных и друзей забавную историю, как цымлянам. Маланья в кивер «наджекала».

Милютинская: «свинячий паспорт»

  В станице Милютинской после перевыборов только что выбранный новый атаман пригласил стариков на выпивку. Так прямо из станичного правления и пошли к атаману.

  А атаман был человек ничего себе, только заносчивый очень. Что вобьёт себе в голову, потом ничего этого не выбьешь. Тут у него сила воли, и упрямство. Как сели все за столы, пошли угощения, так и начал он хвалиться. Еще в атаманах и денька не ходил, а, подвыпивши, говорит:

  - У меня шалишь! … Наша станица должна быть самой лучшей, потому что мы никто другой, а милютинцы… Правильно ли я говорю?

  - Правильно! … — гудели казаки.

  - У нас посторонних быть не может, у нас есть место только для казаков. А как кто появится, незнанная личность, сейчас же его волоките в правление — выясним, кто и откуда, и зачем заявился…

  Атаман хмелел всё сильнее и сильнее.

  - …Скажем, идеёт человек. Ты откедова? Ага — из Сакарамышева? А ты из Тартарары? Ага… Повертай оглобли отседа…

  А тут как раз, постучавшись в дверь, вошёл конвойный казак и доложил атаману: - Пересыльный… Сопровождаем…

  - Ага… — выкатил глаза атаман и заметно оживился.

— Пересыльный, говоришь… Откедова?

  - Из Саракомыша…

  Атаман даже на месте подскочил:

  - Ага, я так и знал! А подать мне сейчас же его паспорт…

  Паспорт оказался в порядке, и атаман отпустил казака, но затем глубоко задумался, устремив хмельные глаза в одну точку. Гости же пировали себе, и никто из них не услышал тихо скрипнувшую дверь. Но атаман услышал и, дав знак всем замолчать, стал тихо красться к двери.

  «Сейчас поймаем…» - прошептал он, и с криком — «Давай паспорт живо!» — распахнул дверь.

  В дверях, испуганно, поводя маленькими заплывшими глазами, застигнутая врасплох, стояла большая жирная свинья…

Пятиизбянская: «чемодан»

  Как известно, в станице Пятиизбянской много казаков старой веры. А старообрядческие попы преследовались ещё со времен Никона.

  Вот как-то узнало начальство, что у пятиизбянцев появился старообрядческий поп. Наехало следствие. Что делать? Пока шли розыски, казаки спрятали своего попа в большой чемодан.

  - Иде ваш поп? — запрашивают из комиссии.

  - А не знаем! Был — это верно, а иде сейчас, знать не знаем и ведать не ведаем… — отвечали казаки.

 Покрутились-покрутились приезжие, там сям посмотрели. Нигде нету! Так и уехали, не солоно хлебавши. Казаки, радостные, к чемодану:

  - Вылазь, отец родной, на свет Божий! Поди, истомился, страдалец…

  Открыли чемодан — а поп в нём уже задохнулся.

Маринская: «суслики», или «сучку Долотину на сходе пороли»

  В Маринской станице перед началом запашек послали выборную от себя комиссию — смотреть поля и выяснить на месте, можно уже пахать или ещё нет. Попал в комиссию казак Долотин, а у него была сучка. Уселись казаки в таратайку и поехали в степь, а за ними и увязалась эта собачонка.

  Ездили казаки, ездили, и прискучило им мотаться по полю. Выехали на бугор и встали. Начали меж себя лясы точить. Новостей за зиму много накопилось всяких, а предложений на предстоящее лето — ещё больше. В общем, есть о чем погутарить. Только под конец вспомнили, зачем были посланы.

  - Да чего уж смотреть, — сказал один казак. — Зачинать так зачинать, нечего попусту время тратить!

  - А вдруг, — сказал другой, — морозец хватит? Тады шо — погибли посевы, стало быть…

  - Не будет никаких морозов, — вступился третий, — ить отсуда видать — с кургана уже скрозь видать… Земля самое раз… Переспала зиму, теперь самое ей и родить…

  - Да ты верно, кум, заприметил, и я так думаю. Вон посмотрите — это суслики накопали. Едемте до дома…

  Не заметили за разговорами казаки, что землю-то накопала сучка Долотина! … Вернулись в станицу и доложили: суслики с нор повылазили — рожать земле самый раз.

  Запахала землю станица, только кончили — а мороз тут как тут. Где поднялось зерно — всё подчисто пропало.

  Стали думать, кто виноват. Призвали к ответу комиссию. А они на своём стоят:

  - Вылезли ж суслики, мы, стало быть, не при чём…

  Им в ответ:

  - Да пахали мы, ни одной норки не нашли.

  Но комиссия и тут не сдалась:

  - Ну, так сучка Долотина виновата! Напакостила, наверное, да лапами землю понабросала. А мы тут не при чём…

  Принесли розг и выпороли бедную сучку на сходе. Впредь ей в станичные дела не вмешиваться!

Спокойная: «поп в норе удавился»

  Что может охота из человека сделать! Есть, положим, разные охотники — меткие, ловкие, хитрые и так далее, а есть и жадные. Такому, скажем, ежели зверь попад`тся, так он скорее шею сломит, а от дичины не отступится.

  Говорит молва, что жил в станице Спокойной на Кубани поп. И был он страстный охотник. Отслужил, скажем, в церкви, благословил казаков, да и к попадье:

  - Готовь, мать, чего-нибудь съестного… Наберёт в мешок, да и пошёл за станицу. Идёт, прислушивается, принюхивается. Одним словом — охотится. Дрожит у него душа от напряжения…

  - Господи, — шепчет, — лису бы мне… Лисичку бы, махонькую…

  И говорят же люди — нет чудес! Ан, что ж оказалось-то? Чудо и приключись! Замела хвостом лиса у батюшкиных ног, да и шмыг в нору! …

  Гикнул поп — и за ней… Подобрал полы подрясника. Добежал до норы… Опоздал!

  Недолго думая, полез поп в нору, а лиса тем временем в другую дыру выскочила. Выскочил бы за ней и поп, только наткнулся в темноте на лисенят. Загорелось сердце. Сгрёб их в охапку, стал пятиться назад, и застрял. Ему бы бросить добычу, так нет — жадный был охотник. Тискался, тискался, пока не задушился! …

  Другие охотники, когда к норе подошли, увидели поповские ноги. Отрыли батюшку и разнесли по станицам: «Поп из Спокойной в норе удушился… Ярый охотник… Беда-а! …»

Вознесенская: «уздечкой перепелов накидывали»

  В соседних станицах паника, можно сказать. Пропало несколько коней… Что за притча такая? И чужих не было, и коней нет. Волновались казаки: может быть, караульных назначить, может, в станицы другие розыск послать…

  - На сходе надо решить, что делать! …

  Только собрался сход у Правления, начали горячо разговаривать, смотрят: бегут несколько казаков-вознесенцев — бледные, в руках уздечки мотаются.

  - Вы откуда?

  - А вон та-ам были!

  - Ага… Чего-ж вы «там» делали?

  - А так…

  - Что это «так»?

  -   Перепелов ловили…

  - Чем же вы их ловили?

  - А уздечками накидывали…

  - Вот мы вас накинем! — озлились казаки. - Ишь, перепелятники нашлись… Где это видано, чтоб перепела на четырех ногах ходили, по лошадиному ржали, и уздечка для них надобна б была? …

Засовская: «козлятники», или «козёл ладан поел»

  Богомольная Засовская станица. Старушки на все кресты крестятся, всех угодников наизусть знают, любят в церковь ходить, когда надо и когда не надо. На том свете — всё зачтётся! Казаки-засовцы — серьёзный народ. Любят порядок и благочиние. Молодёжь стариков слушается, старики атамана чтут.

  Патриархальность такая. К церковной службе служки за час готовятся: ладан переберут, паникадила начистят, воск со светилен накапавший, ножичками соскоблят, пол вымоют и побрызгают. В церкви — чистота и порядок. И начнёт батюшка службу. Иной казак молится, и так у него хорошо на душе… Смотришь, и в душе — чистота и порядок. Всё было ладно…

  Вот и к той вечерне сошёлся народ. Началась служба. Хватились ладана, а его нет. Оставили ладан на дворе, а козёл гулял, понюхал, да и стал жевать, весь-то и поел… Была служба без ладана. Но это не так ещё, чтобы очень… А вот тот же козёл сыграл ещё шутку со своей станицей — запутался раз за висящую с колокольни верёвку рогами, и давай звонить…

  Побежали все с разных сторон. Кто ведра хватает, кто бешмет второпях натягивает, кто винтовку берет. Паника! Набат же бьёт! Добежали до церкви и плюнули от злости: стоит козёл и машет головой:

  - Дили-бом, бом, бом, бом…

  И родилась же такая скотина в станице! … Не иначе — чёрт в козла вселился, чтобы души казачьи смутить и между соседей ославить! …

Нижне-Чирская: «пегая кобыла»

  Было это много этак годов тому назад. Жара стояла ужасная, одним словом — лето. Жили себе казаки не так, чтобы здорово, не так, чтоб уж очень плохо. Мирно жили. Хлеб уродился, всё было вовремя. Тишь и Божья благодать.

  Атаман станицы Нижне-Чирской был степенный человек, разумный, каждому начальству угодливый. Выйдет вечерком на улицу в синем чекмене — посмотрит направо, посмотрит налево. Кому под козырёк возьмёт, кому поклон отдаст. Лычки на ём жаром горели — новые такие. С каждым годом всё сильнее блещут — такая, стало быть, материя стоящая. Посидит атаман на лавочке, да в курень к себе заворачивает. Сел как-то он, расправил усы, бороду — медленно так, по важному — вдруг слышит: бежит кто-то, отдувается. Добежал: дед-пономарь. Только хотел что-то важное сообщить — в это время конный казак. Подлетел к атаманскому куреню. Так и так: завтра архирей будет… к двенадцати часам. Едут в колясках, при шести конях и с провожатыми! …

  Забилось у атамана сердце. Приказал пономарю бить в колокол, сзывать всех в Правление.

  Загудела медь, пошли казаки из куреней. — Атаманы – молодцы! Завтра у нас будет в станице… — Атаман помолчал для весу и добавил: — Архирррей! Тут и станичный писарь пояснил: — Архи-иерей! Его Высоко-превосвященство!

  Казаки заволновались. Порешили всей станицей выйти встречать. Потом угостить архипастыря постным обедом, а при встрече палить в пушку. А трое казаков смотали смыкалки и обещались на зорьке поймать рыбину.

  Долго им несчастливилось, и только к девяти часам у одного стало дюбать — и он, с подводами и с помощью других, вытащил на берег большого осетра. Побежали сказать атаману.

  - Рыбина вот такая-во! Што с ей делать? Силы и росту аграмаднеющей…

  Усмехнулся атаман в усы:

  - Посадить её на кукан и опустить опять в воду. Сперваначалу покажем архирею её живым, штоб видел, какая у нас животная водится, а уж потом и на обед подадим.

  А тут дозорные с колокольни руками машут, кричат. Посадили осетра на кукан и побежали все на дорогу. И всё бы было хорошо, если бы не было у нижнечирцев оврагов. Пока атаман опирался на булаву, а казаки толпились и благословенье принимали, не дремали супостаты-иностаничники: заменили осетра пегой дохлой кобылой, забросили в воду и замели следы — поминай, как звали.

  А атаман распинается:

  - Извольте-де на землюшку сойти, к бережку пройти, рыбинку, что вам на обед подадут, поглядеть…

  Пришли все на берег. Приказал атаман тащить кукан… Казаки кругом гордо улыбаются, вот-де у нас улов — всей Области Донской краса и назидание! Ухватились сразу четверо — дёрнули.

  Осетёр ни с места. — Зацепился… — объясняет писарь архиерею. Подбавилось ещё народу, опять дернули. — Зацепился как, — сказал снова писарь, — не осетёр, а акула!

  Осерчал сам атаман. Положил булаву на травку, поплевал на руки, забил на затылок папаху — потянул…

  - Раз-съ… Два-а-а…

  У архиерея глаза разгорались:

  - Жирная? — спрашивает писаря.

  - Так што очень жирная! … — Три!!!

  И вытащили для архиерейского обеда… пегую кобылу! …

Гниловская: «попа в вентерь поймали»

  Отцы духовные частенько играют видную роль в прозвищах станиц. Вот и в Гниловской целая история с попом случилась. И грустная, и весёлая в одно и то же время…

  Виной ей одна жалмерка. Красивая была баба. Длинные волосы, светлые глаза, большие ресницы — и чуть-чуть приметные для внимательного взгляда усики… Пух такой над верхней губой розовой.

 Ну, как тут устоять, если жалмерка она? Никак, то есть, не устоять.

  Вот и потерял поп голову. Начисто потерял. Вместе со своею чёрной бородой. Да в таком деле — как ее не потерять? Загляделся раз, другой, она ему подмигнула левым глазом — скатилась у попа с плеч голова и… Пропал поп! Ночку у ней, да через день, ещё одну, потом ещё и ещё — так и пошло, как по писанному. Уж о постах-то он и думать позабыл. Да и какие тут посты, посудите сами… Скажут: у попа — попадья… Ну, что ж с того? Попадья попадьей и останется… Разгулялась поповская кровь. Недаром у нас в Донской области Поповых — тьма и один человек!

  Прокрадётся через сад и в дом к ней шмыг, — только его и видели.

  Но нет ничего тайного, что бы не стало явным. Проведали об этом родственники мужа и заговорила тут семейная гордость:

  - Што-ж ето? Ето-ж безобразие одно?! — возмущались два старших брата. — Сёмка служит, а жена с попом веселится? … И стали на попа охотиться. Только ухватить его никак не удаётся. Известно — ночи темные, поп в темной одёже хоронится — его от куста, скажем, и не отличить.

  Бились браты, бились, и догадались. Поставили в саду на дорожке большой вентерь, что в Дону ставится. Как поп был у своей любушки, зашли с другой стороны куреня и давай в окна громко стучаться — пугать:

  - Э-ей, — кричат, — отвори-ка… Дело важное есть… Это мы — Ивановы браты… Схватился поп, сгрёб, что под руку попало, и кинулся вон. В темноте забежал в вентерь — и назад ходу ему не оказалось.

  Пропал поп! Вся станица глядеть сбежалась… Сидел в вентере, словно зверь за решёткой. И смех, и горе! … Потом при всём народе стал каяться:

  - Простите меня, православные, а вам. Бог простит… Погиб я, погиб… Погиб за даром… за усы… Бес — он знает, на какую приманку кого поймать! …

Ольгинская: «гур-гур-гур-гур…", или «Каркадил общественного бугая утащил…"

  В тех местах была выстроена дамба — в семь вёрст длиною, что вела до Аксайской станицы. Следили за ней по наряду табунщики и те из казаков, которые не шли на службу. Они и жили около дамбы в будке. С этой дамбой было много хлопот: то нужно было поправлять ее, то мести.

  Дамбой атаман окружной интересовался. В его представлении дамба была вроде некоторого стратегического пункта… Ничего не поделаешь — человек военный… Дамба — важный пункт, сторожа — боевой отряд…

  Решил он им как-то устроить смотр. Выстроилась в назначенный час сборная команда. Веники попрятали, животы учкурами подтянули, выровнялись слегка…

-  Смиррр-но! … — скомандовал старший. — Рав-нение на… средину-у! …

  Атаман из коляски бросил соколиный взор на выстроившихся:

  - Здорово, станичники! …

  Набрали те духу, чтобы враз ответить, а сзади к строю в то время подошла стая индюков. Прислушалась глупая птица, подняла голову, надула кадыки и вместо ольгинцев хором:

  - Гур-гур-гур-гур! … Посмотрел тут атаман внимательно на казаков, махнул рукой на стратегический пункт и уехал поскорее домой…

  Кроме же дамбы, в Ольгинской была и ещё достопримечательность — Грушевой курган. Стоял он на окраине станицы, а неподалеку от него общественные конюшни и кирпичный завод. Для завода вот курган землей своей и отдувался — треть почти его на кирпичи срыли. Заканчивалось, можно сказать, вековое существование. И весь он был в норах, ямах, будто оспой раз двадцать болел.

  Одна нора была особенно большая, на подобие длинной пещеры. Этой пещерой казачки детей пугали — и не так пещерой, как крокодилом, который, будто бы, в ней жил.

  - Не реви, Нюнька… Во-о, табе каркадил слопаит… Ш-ш-ш… Гляди — съисть…

  Итак, в пещере жил мифический крокодил, а при конюшне — табунщики: Гаврил Шевцов, Мосей Чумаков, Филипп Шарликов, Василий Дудников, Пётр Беляев. В станице же правил станичный атаман — Иван Макарьевич Литвешков.

  Табунщики следили за войсковыми жеребцами и общественными бугаями. Следили, следили, а когда надоело — как говорится, работа зубы показала — продали с горя бугая, чтобы повеселиться. Не большого и не маленького — так, среднего… И не так, чтобы много денег выручили, но… к дознанию-то не приготовились! Попали, как куры в щи:

  - Где вам, господа хорошие, бугай? — Не знаем… — Продали, сукины сыны? — Што ты, отец, как можно… Да рази мы… общественный, можно сказать…

  - Хорошо, но где ж тогда он? Куда делся? Одному из виновников и пришла в голову блестящая мысль:

  - Пасся, ён, бугай, пасся… Травку грыз, грыз… Подошел к Грушевому кургану, хвостиком помахивает, как ни в чём не бывало… А тут ему навстречу — каркадил… Зубы оскалил, пасть развернул во всю ширину. «А-а, кричит — так твою бугаиную и перетак, — дык ты мою траву лопать? Што ж я есть буду, а? …» Схватил бугая за морду и потащил в свою дыру… Там он его и съел, господин следователь! … Дознание было у кургана. Следователь — человек беспокойный — глянул на тёмную дыру в кургане, сгрёб поскорей бумаги — и бежать… Вот что значит — смекнуть в тяжёлую минуту! …

Старотитаровская: «Титаровци, та щей га! …»

 Как-то раз титаровцы ждали в гости атамана. Приготовились, собрались на площади. Хлопцы влезли на деревья, высматривают. Через какое-то время кричат:

  - Га! Едут, едут!

  Зазвонили в колокола. А то ехал цыган. Он обрадовался, что его так встречают, встал на подводе и говорит:

  - Титаровци, та щей га! Дарю вам рябую кобылу, да еще и нанку на штаны!

  Известно, титаровцы — они, как раскроют рот, первое, что у них вылетает — это протяжное «га!»

Тамань: «колотушники»

  Стояли как-то таманцы на берегу Керченского пролива, ждали, когда подойдёт пароход из Керчи. С корабля им кричали:

  - Гей, колотушники, ловите! — и бросали туго сплетённую верёвками гирьку, которая была привязана толстому причальному канату парохода.

  Гирька эта была похожа на деревянные колотушки, которыми выбивали из подсолнухов семечки, чтобы давить из них масло, поэтому и её тоже называли колотушкой.

  Таманцы за верёвку тянули канат и привязывали его конец на берегу. Чтобы поймать колотушку, собиралась очередь, ведь за швартовку парохода давали пятак.

  Кстати, в эпизоде с причаливанием теплохода «Скрябин», производившего тираж выигрышного займа в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова, эта процедура описана так: «На пароходе стали просыпаться. На пристань… полетела гирька со шпагатом. На этой леске пристанские притащили к себе толстый конец причального каната». Так что видим, такая гирька была отличительным признаком многих причалов в России.

Вышестеблиевская: «горобци»

  Стеблиевцы, как и все черноморские казаки, раньше строили хаты из самана, а покрывали их стрехами из камыша, в изобилии произраставшего на берегах окрестных лиманов.

  Под такими стрехами селились воробьи (горобци, как говорили казаки). Соседям из Старотитаровской казалось, что в Вышестеблиевской таких хат особенно много, и они, приехав в станицу, подходили к хатам, брали палку и били ею по стрехе, а оттуда — тучами воробьи! Титаровцы смеялись, приговаривая: - От так горобци оци стеблиивци! …

Поселок За Родину: «липоване»

  От посёлка Пересыпь к Азовскому морю, неподалёку от гирла Ахтанизовского лимана, простирается Синяя Балка — урочище, в котором расположен облюбованный туристами грязевой вулкан (на Тамани их довольно много; в народе их всех называют «блюваками»). В 1947 году из дельты Дуная сюда переселились староверы, основав посёлок За Родину. Самоназвание своё — «липоване» — они привезли с собой из Румынии.

  Существует несколько гипотез о происхождении этого слова: от липовых рощ, в которых селились староверы, от села Липова на Буковине (ныне Черновицкая область Украины, куда они бежали от преследований).

  Жители окрестных станиц называют посёлок За Родину «румынским», а его жителей — «румынами», хотя те, будучи потомками казаков-некрасовцев, являются этническими русскими. А вот казаки станицы Ахтанизовской так объясняют происхождение названия липоване — от «липовые Вани» — то есть «ненастоящие русские».