«Спасибо деду за Победу!»... и за оружие
Донецкая народная республика. Ночь. Только что мы перешли КПП на границе. Нас встречают казаки. Они выстроились в шеренгу напротив ряда легковушек. Поздоровались. После молниеносного перекура подошвами ботинок вогнали окурки в землю.
– По машинам! – скомандовал Батя. Хлопнули дверцами и почти сразу рванули галопом.
Смертоносная «дура»
В прежние времена мы десятки раз проходили эту границу. Праздно ворча: дескать, начудили бюрократы, понастроили барьеров – честной народ, у которого родственники по обе стороны, мурыжить. И только сейчас, когда на Донбассе громыхает война, отчётливо поняли, что эта граница – не просто линия на карте. Это черта, отделяющая добро от зла, здоровье – от тяжёлой болезни.
Батя – атаман Донецкой областной организации казачьего союза «Область войска Донского». «В миру» – Юрий Викторович Сафоненко. По «тарификации» Киева он главарь незаконного вооружённого формирования. Батя и его люди (а это около трёх тысяч штыков!) в числе прочих ополченцев восстали против недуга, которым заболела Украина.
– После того что случилось в Одессе, я понял: бездействовать нельзя.
Дорога в оспинах миномётных воронок. Водилы объезжают выбоины, как заправские слаломисты. Сбавлять скорость здесь не рекомендуется. По ночной округе шастают диверсионно-разведывательные группы – могут обстрелять. Можно налететь и на фугас. А тут ещё туман собирается в низинах… Висит, как медицинская вата, бесформенными комками. В один из поворотов мы не вписались, хватанули обочину. Слегка помяли правый бок, но благодаря водителю устояли, не завалились. Минуту-две разбирались, что да как. Пока охрана Бати оцепляла район ДТП, мы ощупывали повреждения. Никто даже не закурил на свежем ночном воздухе – светомаскировка…
Донецк дышит гулкими артиллерийскими вздохами. Иногда они ухают где-то далеко, иногда ближе, иногда почти совсем рядом. У любого жителя, будь он дома или на улице, здесь нет никаких гарантий сохранения жизни и неприкосновенности жилища. Дальнобойный подарок от украинской артиллерии может прилететь в любой момент.
Вот центр города – железнодорожный вокзал. Рядом небольшой рынок. Длинный ряд выгоревших ларьков. Снова миномётные воронки… Дом, одна из стен которого зияет пробоиной. Через дорогу ещё один такой же. И ещё... Этот – вообще гордость киевской артиллерии: смертоносная «дура» влетела прямёхонько в окно одной из квартир. Воображение рисует страшную картину: семья собралась на вечернее чаепитие, и тут…
Опускаю взгляд на тротуар: покалеченная собачка с вывернутой переломанной лапой. Мордаха жалостливая… Дальше, прямо в середине проезжей части, – фрагмент ракеты, выпущенной из «града». Оперение торчит из асфальта примерно на метр. Скоро приедут сапёры. Потом коммунальные службы залатают дорожную пробоину. К слову, работой городских властей в Донецке можно только восхищаться. Словно пёс, зализывающий раны, коммунальщики быстро исправляют то, что разрушено войной. Нередко случается, что люди гибнут как раз во время восстановительных работ. Здесь у каждого гражданина своя передовая.
Комбат Шум (здесь и далее – позывные ребят) везёт нас ближе к настоящей передовой, той, что обозначена на военных картах. Сегодня добраться туда можно быстро. Если, конечно, повезёт и твоё авто не накроет вражеская «арта» (артиллерия). Достаточно выехать из центра Донецка. Ближе к городским окраинам совсем другая жизнь. Разрывы слышны сильнее. То и дело трещат автоматно-пулемётные очереди. Разрушения ошеломительные.
Шум летит, как автогонщик. Рисковать собственной жизнью он уже привык, а вот журналистов бережёт. Когда что-то крупнокалиберное полоснуло где-то рядом, наша «тойота» мгновенно превратилась в зайца, который, петляя, стал уходить от погони. Рывками вправо-влево, на огромной скорости мы покинули опасное место.
Слева по курсу блеснул лучом спасительной надежды купол Свято-Игнатьевского храма. Остановились. Зашли во двор, заваленный осколками снарядов, гильзами, битым стеклом и кирпичным крошевом. Вдруг стало тихо. От пронзительной этой тишины сердце сжалось. Словно невидимый безжалостный палач сдавил его ржавыми клещами.
Перед входом в храм – памятный камень. На нём надпись: «Место и жизнь безскорбныя – когда сердце обрящет смирение, и смирением войдёт в терпение». И подпись: «Св. Игнатий Брянчанинов». Имя епископа Ставропольского и Кавказского святителя Игнатия Брянчанинова в летописях Церкви сияет ярким светом благодатного избранничества. Строгий ревнитель аскетической традиции, выдающийся учёный, подвижник, архипастырь, миротворец, человек высочайшей культуры. Храм, поставленный в его честь недалеко от донецкого аэропорта, безжалостно разрушила украинская артиллерия. Она и сейчас проснулась. И снова басит своими стволами. Изрыгает смерть. Только посылает её куда-то дальше, через наши головы, в город…
Милейший человек, добряк и интеллигент Станислав Примачук появился словно бы ниоткуда. Он – художник, расписывал этот храм. Ежедневные обстрелы приучили к смиренному восприятию новой реальности. Живёт в подвале трапезной, в кромешной темноте, которую с трудом пробивает свет самодельной лучины.
Иконостас храма пока остался практически целым, а вот в куполе, словно ухмылка щербатого изверга, зияют четыре разнокалиберные дыры. Станислав, выпускник Санкт-Петербургской академии художеств, показывает нам разрушения, причинённые украинской армией, и тяжело вздыхает:
– Видите, сколько они тут нашкодничали…
Один из нас не сдержался:
– Ну и слова вы подбираете: «нашкодничали». Да они…
– Не надо, пожалуйста. Тут храм божий… И побриться бы вам…
Улыбка этого настрадавшегося человека обезоруживает. Спокойный голос остужает разгорячённые душу и сердце. Но бриться нечем. И негде. Да и воды нет. И света. И всего остального, к чему привык любой среднестатистический горожанин.
За оградой храма – кладбище. Покойникам тоже досталось от украинских «освободителей». Осколки, гильзы… Есть всё, кроме покоя и кладбищенской умиротворённости. Через Манежный проспект к храму примыкает улица Пятницкого. Сожжённые машины, руины частных домов. Некоторые выгорели дотла, другим «повезло»: снесена только крыша или одна-две стены. Покинутые хозяевами кошки – беспризорные, неприкаянные, испуганные, голодные…
Шакалы войны
Ближе к прославившемуся в последнее время «новому» терминалу аэропорта гильз от крупнокалиберных пулемётов столько, что пожилой человек вряд ли сможет передвигать ноги. Улица Стратонавтов вся в рваном железе. Разрушена, развалена, разграблена. Прилично сохранилась только ракета на постаменте у КПП некогда дислоцировавшейся здесь части ПВО. Рядом парикмахерская. Называется «Ангел». Только слово это из-за чьей-то глупой причуды написано латиницей.
Шум останавливает машину. Придерживая руку у кобуры, заходит внутрь. Мы – за ним. Беглого взгляда достаточно, чтобы понять: здесь уже хозяйничали мародёры…
Ближайший к части дом № 123 побит основательно и покинут всеми жильцами.
– Тут один мой родственник-военный должен был квартиру получить. Но что-то не срослось. Слава богу.
Мы заходим в подъезд. Противный скрип пенопласта, визжание битых стёкол, звяканье осколков и гильз… Распахнутые двери жилищ, покинутых наспех. Здесь не раз уже побывали шакалы любой войны – мародёры. В квартире № 6 среди бедлама в глаза бросился отрывной календарь. Последний несорванный хозяевами листок датирован 28 июня 2014 года. На нём, помимо числа и мало кого интересующих данных про восход-заход Солнца, красным цветом выделена надпись: «День Конституции Украины»…
По дороге на одну из казачьих баз Шум подвёз нас к месту недавнего кровопролитного боя. Большой переломленный пополам мост. Под ним два сожжённых танка. Залежи стреляных снарядных и автоматных гильз… Разбитый мотоцикл с коляской…
– Тут «укропы» пытались совершить прорыв. Попёрли в лоб. Мы их остановили.
– А что с техникой делать будете?
– В печь пойдёт, – отвечает Шум, – она ведь восстановлению не подлежит.
Некоторые проворные украинские танкисты успели покинуть свои машины и живыми вернулись к своим. Некоторые не успели… Несколько человек попали в плен. Их мы увидели на базе.
Богдан Пантюшенко был командиром танка. Родом из Белой Церкви. Доброволец. У него была казацкая причёска – чуб (оселедец) на бритой голове. В соцсетях он перед уходом в армию написал: «Иду е… Донецк!» Младший сержант Иван Ляса – бывший наводчик орудия. Уроженец Западной Украины. Тоже доброволец. Рассказывает, что подался на войну, поверив украинской пропаганде. Дескать, народ Донбасса заждался освободителей от русско-террористической оккупации.
В районе моста их бросили в дурацкий прорыв. Сейчас они понимают, что старшие командиры их предали…
Третий пленный – младший сержант Сергей Дмитрук – из роты материального обеспечения. Перед этим луцким парнем тамошний военком чуть было на колени не вставал. Упрашивал, унижался, боясь по шапке получить за невыполнение плана по призыву. Божился: мол, Серёга, дальше Волыни никуда не поедешь, здесь обороняться будем от сепаратистов… И вот Донбасс, плен…
Этим трём украинским военнослужащим повезло: они живы. На обращение не жалуются, всем довольны, накормлены. Ивану Ляса донецкие медики сделали сложную операцию после ранения в голову. Теперь «башня» танкиста перевязана. И мозги в порядке в прямом и переносном смысле (по крайней мере есть надежда на это). Хотя плен, конечно, не курорт.
Воюющие не по приказу
На казачьей базе поддерживаются строжайшие армейский порядок и дисциплина. Народу много, а чистота везде, как в аптеке. Спиртное – под жёстким запретом. Наполненные чарки, прикрытые кусочками хлеба, стоят только перед фотографиями павших товарищей (это свято). Курение – и то в строго отведённых местах.
Тут есть и женщины прекрасного «ягодного» возраста (поварихам из столовой –
отдельное спасибо за сытный обед и добрые слова), и молодые девушки. Одной такой на вид лет двадцать, не больше. С карабином на хрупком плечике она грациозно прошла сквозь многолюдный мужской перекур, который галантно расступился перед очаровательным медработником. И ни взгляда, ни слова, ни намёка на скабрёзность или тем более пошлость. Здесь все бойцы равны. И в равной степени заслуживают уважения.
На следующий день за нами приехал Клуни. Вместе со своей женой Еленой, то есть Ёлкой. И мы рванули в сторону Песок, откуда безжалостно лупит по Донецку украинская артиллерия. Бывший программист банка внешне отдалённо напоминает известного американского киноактёра. Этим, видимо, и объясняется позывной. Его жена постоянно с ним. Волнуется за мужа, поэтому воюет рядом. В будке маленького легкового «пирожка»-пикапа с выбитым задним стеклом она сидит на «запаске» и куче барахла, смягчающего точки от дорожных неровностей. Одета в камуфляж. На её коленях не пряжа и не вязальные спицы, что было бы органичным для женщины, а автомат Калашникова.
Быстро едем по Донецку. Летим – по его окраинам. У разрушенного двухэтажного дома останавливаемся. Наблюдатели противника, видимо, засекли наш белый «пирожок». Едва подошли к зданию, как начался миномётный обстрел. Сначала один взрыв, потом грянуло ещё четыре.
– Сто двадцатый калибр, – объяснил Клуни и открыл входную железную дверь. Потом вежливо, словно мы не в километре от вражеских позиций, а у входа в театральный партер, предложил: – Пройдёмте, пожалуйста.
Подсвеченное зажигалками жилое помещение бойцов оказалось обычным фронтовым подвалом. Нары. Куча одеял и прочего тряпья для телесного сугреву. Стол. Железные кружки, пластиковые тарелки, краюха хлеба, початая пачка печенья. Собака, которую все любят и к которой относятся уважительно, как к товарищу по оружию.
Знакомимся: Колобок, Хирург, Карачун, Тюлень, Циклоп, Морячок, Панк…
Ребята находят фонарь, кто-то направляет луч в пол, и при нижнем «замаскированном» свете становится веселее.
– Тут ещё что, курорт! Вот на Весёлом…
Весёлое – дачный посёлок. Там Клуни и его ребята подбирались к противнику настолько близко, что в один из моментов боя затеяли игру в «пинг-понг». Гранатами. Нервы, правда, как перетянутые гитарные струны, могли порваться в любой момент. Бросок! Ещё один! Прилетевшую «оттуда» гранату – обратно, в чужой окоп.
Ребятам из отряда Клуни есть что вспомнить. Как воевали в Марьинке, Красногоровке, Карловке, под Иловайском и ещё в очень многих местах – там, где было особенно жарко.
Однажды, когда боевая нужда припёрла, пустили шапку по кругу. В складчину насобирали три тысячи гривен – купили соляру и заправили трофейный танк… После он вышел на позицию и накрыл вражеский наблюдательный пункт. Перед этим, правда, была проделана большая работа по вычислению координат противника. Война – это ведь своего рода экстернат, только с риском для жизни.
Бойцы Клуни подбирались к неприятелю так близко и научились слушать его переговоры так внимательно, что знают позывные и фамилии многих украинских командиров. Знают, например, что противотанковую пушку – «рапиру» – в некоторых украинских подразделениях называют «арийкой». Что «возле вон той хаты, где склад» однажды собирались разгружать крупную партию боеприпасов. Но так и не разгрузили, потому что это место (вдруг) ополченцы накрыли точечным миномётным огнём…
У Клуни каждый в ответе за общее дело. Каждый уверен в своей правоте. И готов прикрыть спину товарищу, чего бы это ни стоило. Шахтёр, горномонтажник, машинист, программист, автомойщик, студент – все молодые ребята, местные или из ближайшей округи. Они пришли воевать не по приказу, не повинуясь чьей-то воле, не за деньги. Они стоят за свою землю, за правду.
Мы всматриваемся в тускло освещённые чумазые лица. Что двигало Колобком, когда он из шахтёра превратился в командира группы снайперов? Наверное, что-то не так со страной, если её гражданин, увлекавшийся авиамоделизмом, научился с километра нейтрализовывать снайперскую пару противника. А в другом бою – в одиночку выходить на дуэль с танком. Подобраться к ревущей броне на пару десятков метров, не заметить ранение, растереть кровавую юшку по щеке и садануть из старого противотанкового ружья образца 1943 года. «Спасибо деду за Победу!»… и за оружие.
– Мы за этим танком, как первобытные люди за раненым мамонтом, ползли. Кругом всё грохочет. Темно. Щупаем землю ладонями, потом нюхаем: ага, соляра, масло, значит, здесь он прошёл. Течёт, но едет… Достали-таки, выследили. Тюлень его из гранатомёта добил, прямо в бок попал.
Тюлень в своё время отслужил в украинской армии. Признаётся, что, когда начался кровавый бардак на киевском майдане, был готов к мобилизации – разгонять бандеровцев.
– Думал, всё брошу и пойду наводить порядок, защищать Родину. Но никто меня никуда не позвал, у новой киевской власти были другие планы. Теперь у нас разные родины… Дочке восемь лет, а она уже различает, где стреляют наши, а где нет. Это нормально?! Я не хочу, чтобы дочь спрашивала у меня, чем отличается «груз 200» от «300». Ей не положено это знать.
В разговор вступает Клуни:
– Противостояние не закончится, пока нацисты будут у власти. Понимаете, здесь, на войне, у нас есть хоть призрачный, но шанс выжить. А так – нет... Если мы сдадимся или замиримся на их условиях – по-тихому нас всех перережут. Они пытаются превратить всех в толерантное к бандеровской идеологии стадо. Но у нас свои идея, ценности, герои.
На воротах дома, где мы временно квартируем, висит какая-то цветастая реклама на украинском языке. Её никто не сорвал, не исковеркал, не полоснул по ней автоматной очередью. Почему?
– У нас нет оголтелой ненависти, в том числе и к тем, кто воюет в частях регулярной армии, – объясняет Колобок. – Пусть они уходят подобру-поздорову к себе домой.
– А вы-то когда остановитесь?
– Часто вспоминаю, как женщины, когда мы пришли в Иловайск, благодарили и встречали нас хлебом-солью… Мы никогда не пойдём туда, где нам не скажут «спасибо» и не назовут освободителями.
Проклятия в спину – хуже пуль. Странно, что этого так и не поняли многие украинские вояки.
Александр ШУЛЬЖЕНКО
ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАЗЕТА № 8 (6498) (25-02-2015)
Комментарии