Роль казачества в подавлении революции 1905–1907 годов
Известные события в Петербурге 9 января 1905 года (22 января по новому стилю) стали точкой отсчета первой русской революции, в бурные и трагические события которой в той или иной мере были вовлечены практически все социальные слои российского общества. Не стало исключением и казачество. При этом, правда, в общественном сознании на долгие десятилетия укоренился весьма категоричный и поверхностный взгляд на его участие в тех событиях исключительно в качестве карательно-охранительной силы, чему можно найти подтверждение в подавляющем большинстве работ советского периода. А значит, данная проблема нуждается в дальнейшем всестороннем изучении и беспристрастном научном осмыслении, что является, пожалуй, одной из наиболее актуальных задач современной исторической науки.
После начала революции, кроме полиции и жандармерии,
правительственные органы начали все чаще привлекать к борьбе с различными
революционными и стихийными анархистскими выступлениями армейские
подразделения. Причем активность и масштабы их использования неуклонно
увеличивались по мере роста революционного движения. Коснулось это конечно же и
казачьих частей.
Если в начале революции для борьбы с беспорядками использовались все находившиеся в армии казачьи полки первой очереди и часть полков Кубанского казачьего войска второй очереди, то уже 22 февраля 1905 года была проведена первая частичная мобилизация второочередных полков из других казачьих округов империи, 16 из которых были направлены на «внутреннюю службу». В июне — июле дополнительно мобилизовали еще 9 второочередных казачьих полков, а в августе еще 3. Осенью 1905 года встал вопрос о более масштабном использовании казачьих частей и подразделений для борьбы с антиправительственными выступлениями. Причем казаки всех этих подразделений призывались в армию исключительно с целью поддержания порядка в разных губерниях страны. Во многом это было поистине беспрецедентное решение, поскольку оно шло вразрез не только с давно установленным и строго соблюдавшимся ранее порядком, при котором мобилизовать льготные казачьи части можно было только в случае войны, но даже и с действовавшим тогда законодательством. Ведь согласно, скажем, законодательному статусу «Устава о воинской повинности Донского казачьего войска» от 1874 года мобилизация и вывод с территории Донской области казачьих частей и подразделений второй и третьей очередей в мирное время не допускались, то есть использоваться («употребляться», как говорилось в уставе) они должны были только в войне с внешним врагом.
Однако это обстоятельство не смущало правительственных чиновников, сильно обеспокоенных прежде всего вопросами ликвидации всех — и революционных, и откровенно погромных — народных выступлений.
Число казачьих частей, которые «употреблялись» с этой целью, росло, и уже 26 ноября 1905 года все казачьи войска страны получили «высочайшую» благодарность «за их самоотверженную, неутомимую и верную службу Царю и Родине» как на фронтах войны, так и при поддержании порядка внутри империи. А 31 декабря последовала особая благодарность «донскому казачеству за ревностную службу».
Ширились и масштабы мобилизации в армию льготных казаков и
казаков второй и третьей очередей. В результате массовых призывов в армию в
Донском казачьем войске, например, к началу 1906 года были полностью
мобилизованы все части и подразделения второй очереди, за исключением
артиллерийских.
В Кубанском казачьем войске, помимо всех первоочередных, некоторых второочередных полков и пластунских батальонов, в то время были мобилизованы все второочередные части. В русско-японской войне участвовали только два первоочередных кубанских полка — 1-й Екатеринодарский и 1-й Уманский, а также 6 пластунских батальонов второй очереди и 1-я батарея Кубанского войска.
В 1905–1906 годах, кроме всех несших действительную военную службу полков первой очереди Тер- ского казачьего войска (1-й Сунженско-Владикавказский и 1-й Кизляро-Гребенской казачьи полки сражались на фронте в Маньчжурии), были мобилизованы все части второй очереди.
Для «поддержания порядка внутри империи» в 1906 году были
полностью мобилизованы все три полка Астраханского казачьего войска, а также
все части и подразделения Уральского казачьего войска (за исключением
находившихся на фронте 4-го и 5-го Уральских казачьих полков). В 1905–1906
годах были также мобилизованы все полки и сотни Оренбургского казачьего войска,
кроме воевавших на Дальнем Востоке 1, 9, 10, 11 и 12-го полков. В те же годы
аналогичные мероприятия проводились и в Сибирском казачьем войске (4, 5, 7 и
8-й Сибирские казачьи полки находились на фронте, а все остальные части и
войска — на «внутренней службе»). В 1905 году были мобилизованы все три полка
Семиреченского казачьего войска. После окончания русско-японской войны
Забайкальское казачье войско в полном составе принимало участие в ликвидации
«беспорядков» на Дальнем Востоке. В это же время на борьбу с революционными
выступлениями в крае были брошены все части и подразделения Амурского и
Уссурийского казачьих войск.
Всего же на «поддержание порядка» внутри страны было направлено, по официальным данным Главного управления казачьих войск, до 17% всех взрослых казаков (около 110 тыс. человек). Из них примерно 50 тыс. составляли казаки второй и третьей очередей строевого разряда.
Примечательно, что в 1905 году численность казаков, брошенных на борьбу с беспорядками и для усиления пехотных армейских частей, в 4,7 раза превышала численность выделенных для этих же целей кавалерийских подразделений, составлявших тогда около 10% всех военнослужащих русской армии. Однако активность использования кавалерийских частей при этом была примерно в 1,5 раза выше, чем пехотных (в 1906 году этот показатель увеличился до 2,5, а в 1907 году значительно уменьшился). В то же время казачьи части по сравнению со всеми другими войсками использовались для подавления антиправительственных выступлений лишь в 11,7% случаев. Приведенные данные убедительно свидетельствуют о том, что утверждения о какой-то особой роли казачьих частей в борьбе с народными возмущениями (или, по терминологии того времени, в «усмирениях») не соответствуют действительности.
В ходе революции казачьи части и подразделения привлекались,
как и все другие армейские формирования, для выполнения самых разных заданий —
от разгона митингов и демонстраций, борьбы с забастовщиками и стихийными
выступлениями крестьян до охраны важных объектов и даже отдельных помещичьих
имений, а также для усиления полиции при патрулировании и поддержании порядка в
городах. И казаки, как правило, беспрекословно выполняли все приказы
командования, поскольку в то время такие морально-нравственные принципы, как
высокое чувство ответственности, верность воинскому долгу и присяге,
исполнительность, неукоснительное следование всем законодательным
установлениям, были для них непреложными. При этом можно особо отметить, что
среди этих принципов наиболее значимой для казаков являлась, безусловно,
верность воинскому долгу, а значит, и весь тот порядок, в котором воплощалась
высокая идея служения Родине. Поэтому отношение казачества к армейской службе
было очень серьезным и ответственным, а сама она рассматривалась как одна из
государственных обязанностей. Незыблемыми представлялись казакам и все основы
существовавшего тогда политического строя и государственного устройства. Кроме
того, с известной долей осторожности можно говорить о том, что тогда в казачьей
среде господствовал своеобразный воинский корпоративный дух, поэтому казаки
отличались не только чувством высокой гражданской ответственности, но и
известным консерватизмом мышления. И последнее обстоятельство самым
непосредственным образом сказывалось на устойчивости их традиционных взглядов и
представлений о существующих порядках.
Все это, вместе взятое, а также целый ряд других важных факторов сугубо практического характера, о чем будет сказано ниже, способствовало активному привлечению казачьих частей для «внутренней службы» государству.
Немало споров возникало среди исследователей и по вопросу о
масштабах использования казачьих частей при подавлении различных выступлений в
период первой русской революции. Большинство авторов утверждали (хотя и не
подкрепляя свою точку зрения конкретными данными), что масштабы эти были очень
и очень значительными. И только в работах отдельных историков содержались
точные цифры, которые свидетельствовали, что доля привлеченных для борьбы с
«внутренними беспорядками» казачьих частей и подразделений в общей численности
использовавшихся для этого войск русской армии в 1906 году составляла 16,7%, а
в следующем — 12,6%. Эти данные можно оценивать по-разному: и как довольно
значительные, и как не слишком большие. Однако если говорить объективно,
учитывая при этом долю казачьих частей в общем составе русской армии того
времени, то можно, на наш взгляд, сделать вывод, что, несмотря на относительную
«скромность», они свидетельствуют о солидном участии казачьих формирований в
борьбе с революционными выступлениями.
Почему же правительственные органы с такой охотой прибегали к использованию именно казачьих подразделений? По нашему мнению, правящие круги учитывали целый ряд серьезных моментов — начиная от идейно-политических воззрений казаков и их моральных качеств до сугубо практических соображений. К сожалению, на последнее обстоятельство в исторической литературе внимания практически не обращалось. Между тем это очень важный момент, на который еще в то время указывали некоторые видные царские сановники, непосредственно руководившие борьбой с антиправительственными выступлениями, которые, естественно, исходили из своих служебных интересов и были самым непосредственным образом заинтересованы в максимально быстром и эффективном противодействии любым противозаконным действиям. При этом в большинстве случаев они старались использовать в первую очередь кавалерийские подразделения, для чего были как минимум две причины.
Во-первых, если против манифестантов, забастовщиков или демонстрантов бросали пеших солдат, то жертв в результате таких столкновений было, как правило, много, а это зачастую приводило к росту возмущения и революционной активности масс. Об этом, в частности, со всей очевидностью свидетельствовал кровавый опыт трагических событий и в Петербурге 9 января 1905 года, и во многих других городах страны. Отмеченное обстоятельство ясно осознавали многие видные правительственные чиновники. Один из них, товарищ (заместитель) министра внутренних дел в кабинете П.А. Столыпина, а позже заведующий делами департамента полиции генерал П.Г. Курлов, в своих воспоминаниях, опубликованных уже в эмиграции, в начале 20-х годов, особо отмечал, что он лично был «врагом применения пехоты для подавления беспорядков, так как прекрасно знал, что при современном состоянии оружия столкновение толпы с пехотными частями неизбежно влекло за собой значительные человеческие жертвы, а потому прибегал всегда в таких случаях к кавалерии».
Во-вторых, конные подразделения были наиболее мобильными, их
можно было очень быстро перебрасывать в отдаленные районы, города и особенно
села, охваченные волнениями. Ну а поскольку казачьи полки и сотни составляли
большую часть всей кавалерии русской армии, то вполне понятно, что именно они
довольно часто использовались против восставших.
Приведенное выше мнение авторитетного царского сановника было далеко не единственным. Практически все ответственные чиновники Министерства внутренних дел неоднократно заявляли, что «при возникновении крестьянских беспорядков испытывается необходимость в военных силах, главным образом казачьих частях как наиболее подвижных и пригодных для указанной цели». Такого же мнения, исходя из анализа конкретной обстановки и имевшегося практического опыта, придерживались и главы губерний. Так, генерал Цехановский, который в 1905 году был губернатором Уфимской губернии, отмечал в своих воспоминаниях: «Когда крупные земельные беспорядки разыгрались в двух соседних губерниях (Казанской и Самарской) и докатились до Уфимской губернии, нужна была конница, чтобы быстро перебрасывать в каждую угрожающую местность и вовремя парализовать всякое поползновение к грабежу». Далее он указывал, что «наиболее пригодным для поддержания порядка в деревнях» являлось соседнее с Уфимской губернией Оренбургское казачье войско. «Я отправлял телеграмму за телеграммой министрам — военному и внутренних дел, — писал бывший губернатор, — настаивая на безусловной необходимости присылки трех казачьих эскадронов (то есть всего трех сотен человек. — В.Т.) в Уфимскую губернию, чтобы быть в состоянии везде поддерживать порядок».
Стоит обратить внимание и на сугубо технические аспекты частого применения казачьих формирований для разгона митингов и демонстраций. Этот вопрос только однажды затрагивался в статье Б.А. Алмазова. По его мнению, система обеспечения безопасности в городах царской России была тщательно спланирована и работала весьма эффективно. Наряду с четко функционировавшими полицейскими и пожарными частями существовали конная полиция и конная жандармерия, постоянно участвовавшие в разгоне демонстраций. Наряду с ними в этих акциях нередко участвовали и казачьи сотни. По мнению Б.А. Алмазова, причины для этого были чисто технические и заключались в особенностях казачьей экипировки.
Как правило, казаки сидели в мягких высоких «кавказских»
седлах, в которых всадник держался гораздо прочнее, чем в обычном седле
строевого образца. Кроме этого, в иррегулярных казачьих частях применялся
простой, но веками проверенный и очень эффективный способ, позволявший всаднику
прочно держаться в седле, даже сражаясь в самой гуще пехоты: стремена под
брюхом коня состегивались специальным прочным ремнем, что во много раз повышало
устойчивость седла. Выбить из него всадника было труднее, чем повалить коня.
Таким образом, основным средством рассеивания толпы становилась лошадь, умело
управляемая всадником. Зачастую именно это позволяло весьма немногочисленным
казачьим подразделениям без большого кровопролития и жертв разгонять
многочисленные митинги и демонстрации, собиравшие иногда по несколько тысяч
человек.
На разгон демонстраций казаков направляли, как правило, без огнестрельного оружия. Против демонстрантов и участников митингов они могли использовать только ставшие притчей во языцех нагайки, которые полагались каждому казаку как обязательный компонент его экипировки. Они предназначались для подстегивания коня, поскольку, в силу сложившихся традиций, казаки, в отличие от всех других кавалеристов, не имели шпор. В экипировке казаков имелись нагайки двух видов. Одни представляли собой обыкновенную плеть на обтянутой кожей деревянной или костяной рукоятке с расширением на конце. Покалечить такой нагайкой было невозможно, максимум — нанести оглушающий удар. Нагайки второго вида представляли собой гораздо более серьезное оружие — оплетенный кожей стальной трос или тонкую цепочку со специальным мешочком на конце, в котором лежали пули или кусочки свинца. Такая нагайка весила до двух килограммов и действительно могла причинить тяжелые увечья. Но во взводе их имели при себе только 2–3 вахмистра из числа опытных старослужащих. Да и они имели право применять их только в крайних случаях, главным образом против находившихся среди демонстрантов вооруженных экстремистов, боевиков и хулиганов. К тому же и простые нагайки казаки использовали при разгонах митингов и демонстраций далеко не всегда. В большинстве случаев толпа обращалась в бегство от одного вида выносившейся им навстречу со свистом и гиканьем казачьей конницы. Известный историк Г.Е. Миронов подчеркивал, что всадник, сидевший на высоте двойного человеческого роста, сам по себе уже выглядел весьма внушительно. Эффективность действий кавалеристов, по его мнению, была такой, что иногда даже толпу в 5 тыс. человек рассеивали взвод полицейских, полувзвод конных жандармов и взвод казаков, то есть всего 70–100 человек.
Все отмеченные обстоятельства, вместе взятые, и послужили
причиной частого привлечения казачьих подразделений для выполнения
жандармско-полицейских функций.
В целом казачьи части, как и другие армейские подразделения, безусловно, внесли свой «вклад» в дело подавления революционных выступлений, на что вполне справедливо указывали и многие отечественные, и некоторые зарубежные исследователи. В то же время не следует впадать в крайность и утверждать, что, например, казаки подавили революцию, задушили свободу, играли роль опричников, нагаечников и т.п. Их доля в общем количестве войск, брошенных правительством «на усмирения», отнюдь не была преобладающей.
Надо сказать, что вопрос о привлечении казаков к несению жандармско-полицейской службы довольно живо обсуждался тогда в обществе и даже в стенах Государственной думы. И отношение к нему было далеко не однозначным. Так, представители революционно-демократической и либеральной групп общества резко отрицательно отзывались о роли казаков в развернувшихся событиях. Сторонники правительства и консерваторы их действия одобряли. Позднее некоторые представители казачьей интеллигенции пытались, основываясь на конкретных цифрах и фактах, дать конкретные ответы и тем и другим. И их усилия не оставались незамеченными. В свое время большой общественный резонанс вызвали аргументированные статьи походного атамана войска Донского П.Х. Попова в газете «Русское слово». Во время первой русской революции он служил штаб-офицером для поручений в штабе Московского военного округа и в силу своего служебного положения располагал конкретной информацией. Как отмечали позднее современники, П.Х. Попов «с цифрами в руках доказывал необоснованность обвинений» в адрес казаков и выступал решительно против безапелляционно негативных обобщений. Правда, с другой стороны, свои статьи в таких печатных органах, как «Донская старина», «Донские областные ведомости», «Донской край», он зачастую заканчивал историческими справками об участии казаков в строительстве Русского государства и в полемическом запале утверждал, что именно «это их участие не только давало им право, но и налагало обязанность бороться с анархией и поддерживать порядок в стране».
Несмотря на то что основная масса армейского казачества
послушно исполняла все приказы по «наведению порядка», со временем в его среде
начало назревать отчетливое недовольство этими навязываемыми ему
жандармско-полицейскими функциями. Более того, в некоторых случаях дело
доходило до открытого неповиновения и даже до антиправительственных
выступлений. Причем в среде не только казачества армейского (хотя именно там
таких случаев было больше всего), но и станичного.
Владимир Петрович Трут
(доктор исторических наук, профессор кафедры отечественной истории Южного федерального университета (Ростов-на-Дону)).
Комментарии