Кавалерист-девица Надежда Дурова
Осенью 1806 года дочь сарапульского городничего Надежда Дурова тайно ушла из дому, переоделась в мужское платье и под именем Александра Соколова поступила в военную службу. В 1807 году она уже участвовала в сражениях. Тайна Дуровой была известна лишь нескольким людям, но слух о том, что в русской кавалерии служит женщина, все же распространился в армии, оброс легендарными подробностями, и самой Дуровой приходилось слышать о себе фантастические рассказы. Так началась легенда об отважной кавалерист-девице, легенда, вызывавшая и вызывающая до сих пор неослабевающий интерес, и благодарное восхищение, вдохновляющая поэтов, художников, музыкантов.
Эта легенда, как и положено легенде, не следует точно фактам и обстоятельствам того события, о котором повествует, но сохраняет главный его смысл, его общую идею, нравственный и общечеловеческий смысл и потому находит отклик в умах и сердцах длинного ряда последующих поколений. Идея легенды о Надежде Дуровой — победа в борьбе за свободу, за свободу личную и за свободу Отечества. Об этом говорит легенда, этому же были посвящены жизнь и деятельность Надежды Андреевны Дуровой — богато и разносторонне одаренного человека, имевшего редкую в людях смелость преступить предрассудки своего времени, храброго воина, талантливой писательницы.
Надежда Андреевна Дурова родилась в сентябре 1783 года. Дня своего рождения она не знала и сама. «У отца моего нигде этого не записано,- сообщает она историку, составлявшему ее биографию. — Да, кажется, нет в этом и надобности. Можете назначить день, какой вам угодно». Наиболее вероятной датой рождения сейчас принято считать 28 число (17 сентября по старому стилю).Ее отец, Андрей Васильевич Дуров, — гусарский офицер, владелец одной-единственной небольшой деревни в Сарапульском уезде Вятской губернии (ныне Удмуртская АССР), мать, Надежда Ивановна, — красавица, «одна из прекраснейших девиц Малороссии», говорит о ней Дурова, — происходила из семьи богатых украинских помещиков Александровичей. Родители Надежды Ивановны были против этого брака. Молодые повенчались «увозом». Дурова подробно описала и страстную романтическую любовь родителей, и романтическое бегство матери из дому с бедным гусаром. Видимо, мать часто вспоминала и рассказывала эти эпизоды потому, что только они и были светлыми и счастливыми страницами ее замужества, следующие годы оказались цепью разочарований и страданий. Несмотря на то что после венчания Надежда Ивановна просила у отца прощения за нарушение его запрета, отец ее не простил и отказался от нее. В родительском доме она была баловнем семьи, не знала забот и уж конечно никаких материальных лишений; став женой строевого офицера невысокого чина (Дуров тогда имел чин ротмистра), к тому же живущего лишь на жалованье, она оказалась в совсем иных условиях. Ей пришлось ограничивать себя во всем, тяжелым и утомительным был походный быт, все это — да и многое другое — совершенно не походило на сложившееся у нее под влиянием чтения идиллических романов представление о жизни. «Муки, предшествовавшие моему рождению, — пишет Дурова, — удивили матушку самым неприятным образом; они не имели места в мечтах ее и произвели на нее первое невыгодное для меня впечатление». Надежда Ивановна ожидала сына, думая, что ради внука отец простит ее, но родилась девочка. Мать все же получила желанное прощение, однако неприязнь ее к дочери осталась.
Дурова рассказывает, что однажды на походе мать, утомленная и раздраженная ее криком, в нервном припадке выбросила ее, младенца, из окна кареты, и тогда отец поручил нянчить дочь фланговому гусару Астахову. «Воспитатель мой Астахов, — вспоминает Дурова, — по целым дням носил меня на руках, ходил со мною в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махал саблею». Зато когда мать решила сама заняться дочерью, которой к тому времени уже исполнилось шесть лет, то столкнулась с тем, что воспитание гусара Астахова пустило неистребимые корни. «Взяв меня из рук Астахова, мать моя не могла уже ни одной минуты быть ни покойна, ни весела; всякий день я сердила ее странными выходками и рыцарским духом своим; я знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей, и когда матушка хотела заставить меня вязать шнурок, то я с плачем просила, чтоб она дала мне пистолет, как я говорила, пощелкать; одним словом, я воспользовалась как нельзя лучше воспитанием, данным мне Астаховым! С каждым днем воинственные наклонности мои усиливались, и с каждым днем более мать не любила меня. Я ничего не забывала из того, чему научилась, находясь беспрестанно с гусарами; бегала и скакала по горнице во всех направлениях, кричала во весь голос: „Эскадрон! направо заезжай! с места! марш-марш!“ Тетки мои хохотали, а матушка, которую все это приводило в отчаяние, не знала границ своей досаде, брала меня в свою горницу, ставила в угол и бранью и угрозами заставляла горько плакать».
Между тем в семье Дуровых разыгрывалась трагедия: Андрей Васильевич, в 1789 году оставивший из-за выросшей семьи — кроме Надежды у него родились еще две дочери и сын — военную службу и выхлопотавший должность городничего в Сарапуле, стал изменять жене, Надежда Ивановна тяжело переживала измены мужа, здоровье ее пошатнулось.
Тяжелая атмосфера в доме и постоянные жалобы матери на судьбу произвели глубокое впечатление на H. А. Дурову и дали направление мыслям, которые позже определили весь ее жизненный путь. «Может быть, я забыла бы наконец все свои гусарские замашки и сделалась обыкновенною девицею, как и все, если б мать моя не представляла в самом безотрадном виде участь женщины. Она говорила при мне в самых обидных выражениях о судьбе этого пола: женщина, по ее мнению, должна родиться, жить и умереть в рабстве; что вечная неволя, тягостная зависимость и всякого рода угнетение есть ее доля от колыбели до могилы; что она исполнена слабостей, лишена всех совершенств и не способна ни к чему; что, одним словом, женщина самое несчастное, самое ничтожное и самое презренное творение в свете! Голова моя шла кругом от этого описания; я решилась, хотя бы это стоило мне жизни, отделиться от иола, находящегося, как я думала, под проклятием божиим».
Дурова страдала оттого, что мать в своем стремлении подчинить себе дочь и сломить ее волю заставляла ее делать то, к чему девочка чувствовала отвращение, унижала ее упреками и насмешками, отнимала все, к чему она привязывалась. С годами надзор матери становился мелочнее и тягостнее. «Она продолжала держать меня взаперти, рассказывает Дурова, — и не дозволять мне ни одной юношеской радости. Я молчала и покорялась; но угнетение дало зрелость уму моему. Я приняла твердое намерение свергнуть тягостное иго».
Освобождением от родительской власти для девушки в то время было только замужество, поэтому, наверное, восемнадцатилетняя Надежда Дурова охотно дала согласие, когда ей сделал предложение заседатель Сарапульского земского суда чиновник 14-го класса Чернов. В 1803 году она родила сына Ивана. Но ее замужество оказалось неудачным, вскоре она ушла от мужа, переведенного служить в Ирбит. и вернулась в родительский дом. Что послужило этому причиной, неизвестно; впоследствии Дурова, описывая свою жизнь, ни словом не упоминала о замужество, о сыне и не поддерживала ни с ним, ни с мужем никаких отношений. Можно только предполагать, что какие-то черты ее собственной замужней жизни и судьбы матери нашли отображение в повести «Игра судьбы, или Противозаконная любовь». Конечно, ни она сама, ни ее мать не имеют ничего общего с главной героиней повести Еленой Г*** — натурой слабой, бесхарактерной, так же как и события, описанные в ней, не могут быть соотнесены с действительными событиями в семье Дуровых, но последовательно проводимая в повести мысль, что в гибели Елены виновато поведение ее мужа, заставляет думать, что здесь Дурова размышляла о себе, и если в повести она при помощи фантазии логическое развитие событий довела до трагического конца, то в действительности прервала его в начальной стадии.
ОСВОБОЖДЕНИЕ ПУТЕМ ЗАМУЖЕСТВА НЕ УДАЛОСЬ
Домашняя обстановка с каждым днем становилась все тягостнее. Мать уже не надеялась ни на что, «беспрерывная досада испортила ее нрав и без того от природы вспыльчивый и сделала его жестоким», она, «угнетенная горестию, теперь еще более ужасными красками описывала участь женщин». Идея о фатальном рабстве женщин вызывала у Дуровой «отвращение к своему иолу», заставляла «с твердостию и постоянством» заниматься «обдумыванием плана выйти из среды, назначенной природою и обычаями женскому полу».
Неизвестно, сколько времени провела Дурова в родительском доме, уйдя от мужа, но, видимо, достаточно долго — год или два. Это было время серьезных размышлений о жизни, о себе, о своем будущем, время упорных занятий самообразованием. Елена Г***, героиня повести «Игра судьбы», оставленная мужем, рассуждает: «Что я такое в свете?.. жена без мужа… дано мне воспитание?.. Для чего меня ничему не учили!.. для чего я не знаю того, что знает здешняя полковница; городничиха; даже старая Р***: я плакала бы, играя свои фантазии на фортепиано или на арфе… я рисовала бы… хотя б поселили во мне охоту к чтению; может быть, суждения, наставления, примеры, какие могла б я найти в книгах, дали мне твердость характера, силу душевную!..» Безусловно, тут отразились размышлении самой Дуровой о скудости собственного образования. Проявив незаурядную силу воли, она самостоятельно принялась его восполнять. В то же время она начинает писать, и первым ее литературным опытом становится повесть о судьбе Елены Г***, повесть о судьбе женщины в современном обществе. Впоследствии эта повесть неоднократно перерабатывалась, и сейчас невозможно отделить первоначальный текст от позднейших доработок, но, видимо, сюжетная линия и основные идеи ее остались те же, что были и в первоначальном варианте.
Утвердившись в намерении «выйти из сферы, назначенной природою», Дурова естественно приходит к мысли выдать себя за мужчину и так же естественно для себя — мужчины она представляет единственный род деятельности — военную службу в кавалерии, ни о каком другом она просто не имела представления. Конечно, тут сыграли свою роль и патриотические порывы, и традиции семьи, и свойства характера.
Шел 1806 год. Наполеон, разбив в кампании 1805 года войска русско-австрийской коалиции, готовился к завоеванию России. В России понимали неизбежность войны с Наполеоном и тоже готовились к ней: производились реформы в армии, усовершенствовалось оружие, особенно артиллерия, в обществе усилились патриотические настроения.
И детские годы, проведенные под наблюдением гусара Астахова и вспоминавшиеся как самые счастливые в жизни, и одобрительные отзывы отца о ее умении скакать на коне — все заставляло Дурову думать в одном направлении: «Воинственный жар с неимоверною силою запылал в душе моей; мечты зароились в уме, и я деятельно начала изыскивать способы произвесть в действие прежнее намерение свое — сделаться воином, быть сыном для отца своего и навсегда отделиться от пола, которого участь и вечная зависимость начали страшить меня».
17 (29) сентября 1806 года Дурова, переодевшись в мужской казачий костюм, ночью ушла из дому и, выдав себя за дворянина, желающего вопреки воле родителей поступить на военную службу, присоединилась к казачьему полку, чтобы с ним дойти до места размещения регулярных войск. Назвалась она Александром Васильевичем Соколовым. Под этим именем, дойдя с казаками до Гродно, она завербовалась «товарищем», то есть рядовым из дворян, в Коннопольский уланский полк.
«Итак, я на воле! свободна! независима! Я взяла мне принадлежащее, мою свободу: свободу! драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим и наградою!» — так передает Дурова свои первые мысли в ту ночь, когда она совершила решительный шаг, ушла из дому и ехала на коне через лес, догоняя казачий полк. «Воля», «свобода» — слова, часто встречающиеся у Дуровой: «Воля — драгоценная воля! — кружит восторгами голову мою от раннего утра до позднего вечера»; в самые трудные дни, когда она падает с ног от изнеможения от военной муштры (ведь она — рядовой солдат), когда она каждую минуту должна подчиняться суровой воинской дисциплине, она все равно с восторгом повторяет: «Свобода, драгоценный дар неба, сделалась наконец уделом моим навсегда! Я ею дышу, наслаждаюсь, ее чувствую в душе, в сердце!» «Воля», «свобода» — понятия широкие, многозначные, но для Дуровой они имеют совершенно определенный и однозначный смысл: она понимает под «волей» и «свободой» право человека самому избрать свой жизненный путь; она избрала военную службу, осуществив тем самым, как она говорит сама, «неотъемлемое право человека управлять самому своей волей», поэтому для нее солдатская служба — это воля, несмотря на то, что для других эта же самая солдатчина — самое бесспорное выражение неволи.
До конца дней Дурова вспоминала первый год военной службы с особенной теплотой. «Никогда не изгладится из памяти моей, — пишет она, — этот первый год вступления моего на военное поприще; этот год счастия, совершенной свободы, полной независимости, тем более драгоценных для меня, что я сама, одна, без пособий постороннего умела приобресть их».
Дурова вступила в Коннопольский полк 9 марта 1807 года, в начале мая полк выступил в поход, чтобы присоединиться к русской армии, уже ведущей бои с наполеоновскими войсками на территории Пруссии.
Перед выступлением в поход Дурова написала письмо отцу, в котором сообщала, где она и под каким именем находится, умоляла простить побег, «дать благословение и позволить идти путем, необходимым для моего счастия».
Служба Дуровой в Коннопольском полку и ее участие в военных действиях 1807 года зафиксированы в формулярном списке — основном официальном документе каждого военнослужащего. Приводим его полностью, потому что он замечательно передает аромат времени и к тому же является единственным документальным источником этого периода биографии Дуровой.
«Формулярный список
Конно-Польского полка товарища Соколова
Ноября 6 дня 1807 года.
Имена. Товарищ Александр Васильев сын Соколов.
Сколько от роду лет. 17.
Мерою. 2-х аршин 5 вершков.
Какие имеет приметы. Лицом смугл, рябоват, волосы русые, глаза карие.
Из какого состояния. Из Российских дворян Пермской губернии, того же уезда. Крестьян не имеет, доказательство о дворянстве не представил.
В службе находится с которого времени. 1807. Март. 9.
В продолжении всей службы где и когда был ли в походах и у дела против неприятеля. В Пруссии и в действительных с французскими войсками сражениях, 1807 г. Мая 24 под г. Гутштатом, 25 в преследовании неприятеля до реки Пасаржи, 26 и 27 в перестрелке и стычках при реке Пасарье — ж, 28 у прикрытия Марша арьергарда и при сильном отражении неприятеля у переправы при г. Гутштате, 29 под городом Гельзберхом, Июня 2 под Фриндляндом, с 30 Мая по 7 число Июня у прикрытия Марша арьергарда до местечка Тылзета в беспрестанной перестрелке и при наступлении неприятеля в сильных отражениях онаго.
Российской грамоте читать и писать умеет ли. По Российски читать и писать умеет.
В домовых отпусках был ли и когда и явился ли в срок. Не бывал.
Не был ли по суду и без суда в штрафах, когда и за что именно. Не бывал.
Холост или женат, имеет ли детей. Холост.
В комплекте или сверх и где находится. В комплекте при полку».
Отец Дуровой, получив письмо дочери, подал через брата, живущего в Петербурге, прошение царю с просьбой разыскать его «дочь Надежду, по мужу Чернову, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дому и… записавшись под именем Александра Васильева сына Соколова в конный польский полк, служит товарищем» и вернуть «сию несчастную» в родительский дом. А. В. Дуров проявил в этом деле особую настойчивость не только потому, что любил дочь, но и потому, что весной 1807 года умерла Надежда Ивановна и он, испытывая позднее раскаяние, тяжело переживал г у утрату и чувствовал себя одиноким.
Дурову, «по высочайшему повелению», не раскрывая ее инкогнито, со специальным курьером доставили в Петербург. К ее формулярному списку был приложен рапорт главнокомандующего Буксгевдена: «Отличное поведение его, Соколова, и ревностное прохождение своей должности с самого вступления его в службу приобрели ему от всех, как начальников, так и сотоварищей его, полную привязанность и внимание. Сам шеф полка генерал-майор Каховский, похваляя таковое его служение, усердие и расторопность, с какими исполнял он всегда все препорученное во многих бывших с французскими войсками сражениях, убедительно просит оставить его ему в полку как такого унтер-офицера, который совершенно подает надежду быть со временем весьма хорошим офицером, да и сам он, Соколов, непременное желание имеет остаться всегда на службе».
31 декабря 1807 года Дурова предстала перед разглядывавшим ее с любопытством царем.
Царь, первоначально имевший намерение, как сообщает сама Дурова, «наградить» ее и «возвратить с честью в дом отцовский», после ее просьбы разрешил остаться в армии, повелел именоваться по своему имени Александровым, что само по себе, но понятиям того времени, означало великую степень благоволения, и приказал зачислить ее в аристократический Мариупольский гусарский полк. Узнав о том, что Дурова спасла жизнь офицеру на поле боя (сама она об этом ему не рассказала), царь вручил ей Георгиевский крест, который, объяснил он, полагается ей за этот поступок по статуту ордена.
Со дня царского приема — 31 декабря 1807 года — Дурова, теперь называвшаяся Александром Андреевичем Александровым, именем, которое она носила до смерти, была зачислена корнетом в Мариупольский гусарский полк.
В Петербурге Дурова узнала о смерти матери. Так как мать умерла вскоре после получения ее письма из Гродно, то Дурова винит себя в том, что ее письмо огорчило мать и, может быть, ускорило ее кончину. Царь поручил начальнику своей канцелярии Ливену доводить до его сведения просьбы корнета Александрова; Дурова просила оказать покровительство ее отцу, о чем сообщила и отцу. Вскоре Ливен получил от старика Дурова письмо, никак не сообразующееся с царским повелением. Позже Андрей Васильевич будет гордиться своим «старшим уланом», но сейчас он был удивлен, возмущен, обеспокоен. «По уведомлению дочери моей, проживающей в Петербурге под именем Александр Соколов, — пишет он, — но несчастью, служившей в Коннопольском полку товарищем, которая пишет, чтобы я прямо адресовался к Вам, что я исполняя, покорнейше прошу первое принять меня в Ваше покровительство и все бедное мое семейство, а потому и несчастного моего друга Соколова, или, я не знаю, под каким он теперь именем. Прошу Ваше Сиятельство внять гласу природы и пожалеть о несчастном отце, прослужившем в армии слишком двадцать лет офицером, а потом продолжавшем статскую службу также более двадцати лет, лишившись жены, или, лучше сказать, наилучшего друга, и имея надежду на Соколова, что, по крайней мере, он усладит мою старость и водворит в недрах моего семейства спокойствие; но во всем вышло противное: он пишет, что в полк едет служить, куда не изъясняя в своем письме. Нельзя ли сделать милость уведомить почтеннейшим Вашим извещением, где и в каком полку, и могу ли я надеяться скоро иметь ее дома хозяйкою. Сия милость Ваша усугубит мое терпение, и беру смелость испросить Вас иногда Соколову написать; он уверил меня, что Вы доставите ему мои письма. Ах как я, отец мой, буду Вам за это благодарен, и тогда удостойте Вашим милостивым ответом!» Видимо, Дуров, когда писал это письмо, еще не знал, что военная служба дочери санкционирована царем, впоследствии он своей просьбы не повторял.
Дурова прослужила в гусарах три с небольшим года, затем по ее просьбе была переведена в Литовский уланский полк. В «Записках» она объясняет, что перевелась из-за того, что дочь полковника их полка влюбилась в нее и она не захотела ставить девушку в неловкое положение. Но в тех же «Записках» сказано, что была и другая причина: служба в гусарах требовала значительных средств, на ту жизнь, которую по традиции вели гусарские офицеры, их жалованья не могло хватить, что многих совершенно не заботило, так как они были богаты и получали доходы с имений, Дурова же не имела никаких доходов, кроме жалованья, и, естественно, чувствовала себя в кругу однополчан не особенно удобно. Уланские офицеры жили скромнее.
Сведения о дальнейшей службе Дуровой содержатся в формулярном списке, составленном на нее при отставке. К тому, что содержалось в формуляре «товарища» Соколова, в нем добавлено, что «в Пруссии противу французских войск в сражениях» «за отличность награжден знаком отличия военного ордена св. Георгия 5 класса». Отечественную войну 1812 года она встретила уже будучи подпоручиком Литовского уланского полка, с полком прошла весь путь русской армии от границы до Тарутина. «1812 года противу французских войск в Российских пределах в разных действительных сражениях, — сообщает формулярный список,- Июня 27-го под местечком Миром, Июля 2-го под местечком Романовым, 16-го и 17-го под деревнею Дашковкою, Августа 4-го и 5-го под городом Смоленском, 15-го при деревне Лужках, 20-го под городом Ржацкою пристанью, 23-го под Колоцким монастырем, 24-го при селе Бородине, где и получил от ядра контузию в ногу».
29 августа Дурова была произведена в чин поручика. После оставления Москвы она недолгое время служила адъютантом M. И. Кутузова.
Полученная при Бородине контузия оказалась серьезнее, чем это представлялось сначала, и Дурова была вынуждена взять отпуск для лечения. Отпуск она провела в родительском доме в Сарапуле, а весной 1813 года вернулась в армию, которая к тому времени уже находилась за границей. Литовский полк во время заграничного похода участвовал в боях в Польше и Германии.
В 1816 году, прослужив в общей сложности десять лет, Дурова вышла в отставку в чине штабс-ротмистра. В официальных документах сказано, что поручик Александров «уволен от службы за болезнию», сама она в краткой автобиографии пишет: «В 1816 году я, по желанию отца, вышел в отставку, хотя с большим нехотением оставлял блестящую карьеру свою», современник же сообщает, что «Александров отказался от службы как обиженный: ему прислали на голову ротмистра», то есть вместо того, чтобы, как следовало, по старшинству назначить ее командиром эскадрона, назначили другого. Более всего вероятна именно третья версия: Дурова подала в запальчивости рапорт об отставке, но вскоре пожалела об этом, написала прошение об определении вновь на службу, но, как отмечено в официальной справке, на ее прошение «высочайшего соизволения не последовало».
Несколько лет Дурова прожила в Петербурге у дяди, год — на Украине у родных, затем вернулась в Сарапул к отцу, занимавшему должность городничего. После смерти А. В. Дурова в середине 1820-х годов его должность занял сын — Василий Андреевич, переведенный вскоре на ту же должность в Елабугу; вместе с братом переехала в Елабугу и H. А. Дурова.
В Елабуге «от нечего делать, — пишет Дурова в автобиографии, — вздумалось мне пересмотреть и прочитать разные лоскутки моих Записок, уцелевшие от различных переворотов не всегда покойной жизни. Это занятие, воскресившее в памяти и в душе моей былое, дало мне мысль собрать эти лоскутки и составить из них что-нибудь целое, напечатать».
По немногим попутным замечаниям и деталям, содержащимся в произведениях Дуровой, видно, что литературным трудом она занималась много и постоянно. В рассказе «Литературные затеи», в котором описываются события конца 1811 года, она сообщает: «В чемодане моем лежало множество исписанных листов бумаги», и в том числе «описание Елены Г.» — будущая повесть «Игра судьбы»; описывая эпизод, случившийся с ней в Германии в 1814 году, когда она с товарищем, пустившись в путешествие и оставшись без всех вещей и денег, украденных у них, в то время как расстроенный товарищ лег спать, пошла уговаривать хозяйку «засветить даром свечку» и после того, как свечка была получена, «написала страницы две». Из этого можно заключить, что рукопись всегда находилась при ней и у нее вошел в обычай и привычку ежедневный литературный труд.
Произведения Дуровой обнаруживают хорошее знание русской и иностранной литературы. Характеризуя кого-нибудь из знакомых, она часто прибегает к сравнению его с литературным персонажем; в том же рассказе «Литературные затеи» она высказывает мысль о том, что главное условие для создания настоящего литературного произведения — это наличие у писателя таланта — истина простая, но трудно усвояемая теми, у кого имеется свободное время и под рукой оказывается бумага с пером: "… название стихотворца, по моему мнению, можно дать всякому, кто только прибирает рифмы, хотя б в них не было искры человеческого смысла; но быть поэтом может только тот, кто получил от природы этот изящный дар, не зависящий ни от навыка, ни от наук".
Дурова сомневалась, имеет ли она этот дар, так как только в 1835 году решила предпринять первые шаги к напечатанию своих литературных произведений — «Записок», как она их назвала.
Брат Дуровой Василий Андреевич в 1829 году случайно познакомился с А. С. Пушкиным, в 1835 году он убедил сестру послать свои произведения Пушкину и взялся быть посредником. На письмо В. А. Дурова Пушкин ответил: «Если автор Записок согласится поручить их мне, то с охотою берусь хлопотать об их издании. Если думает он их продать в рукописи, то пусть назначит сам им цену. Если книгопродавцы не согласятся, то, вероятно, я их куплю. За успех, кажется, можно ручаться. Судьба автора так любопытна, так известна и так таинственна, что разрешение загадки должно произвести сильное общее впечатление. Что касается до слога, то чем он проще, тем будет лучше. Главное: истина, искренность. Предмет сам по себе так занимателен, что никаких украшений не требует. Они даже повредили бы ему».
Несмотря на то что слухи о сражающейся в рядах русской армии девушке распространились в Отечественную войну 1812 года довольно широко, знали истину лишь немногие. Малую степень осведомленности современников характеризует ответ Дениса Давыдова на вопрос Пушкина о Дуровой: «Дурову я знал потому, что я с ней служил в арьергарде, во все время отступления нашего от Немана до Бородина. Полк, в котором она служила, был всегда в арьергарде, вместе с нашим Ахтырским гусарским полком. Я помню, что тогда поговаривали, что Александров — женщина, но так, слегка. Она очень уединена была и избегала общества, столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров, именно с Волковым. Нам хотелось напиться молока в избе… Там нашли мы молодого уланского офицера, который только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне; „Это Александров, который, говорят,- женщина“. Я бросился на крыльцо, но он уже скакал далеко. Впоследствии я ее видел на фронте...»
Когда год спустя Пушкин опубликовал в «Современнике» отрывок из «Записок» Дуровой, он предпослал ему предисловие, в котором пишет о том, что именно вызывало любопытство общества: «Какие причины заставили молодую девушку, хорошей дворянской фамилии, оставить отеческий дом, отречься от своего пола, принять на себя труды и обязанности, которые пугают и мужчин, и явиться на поле сражений — и каких еще? Наполеоновских! Что побудило ее? Тайные семейные огорчения? Воспаленное воображение? Врожденная, неукротимая склонность? Любовь?.. Вот вопросы, ныне забытые, но которые в то время сильно занимали общество».
Сомневающейся в своем литературном таланте Дуровой ее сочинения казались порой «ничтожными». Посылая «Записки» Пушкину, она сначала не предназначала их для печати, а видела в них лишь материал, на основе которого может быть создано литературное произведение. «Прекрасное перо ваше, — писала она Пушкину в первом письме, — может сделать из них что-нибудь весьма занимательное для наших соотечественниц». Восторженный отзыв Пушкина: «Сейчас прочел переписанные Записки: прелесть, живо, оригинально, слог прекрасный. Успех несомнителен» — обрадовал Дурову, благодаря ему она поверила в свой литературный талант.
Первоначально предполагалось, что Пушкин будет издателем «Записок» Дуровой. Она приехала в Петербург с полной их рукописью. Встречи с Пушкиным Дурова описала в повести «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения», но в конце концов она поручила издание «Записок» не Пушкину, а своему двоюродному брату Ивану Григорьевичу Бутовскому, военному писателю, переводчику, автору книг «Об открытии памятника императору Александру I», «Фельдмаршал князь Кутузов-Смоленский при конце и начале своего боевого поприща», переводчику «Истории крестовых походов» Мишо, «Разговоров в царстве мертвых» Фонтенеля. Впоследствии Дурова сожалела, что, как пишет она сама, «имела глупость лишить свои Записки блистательнейшего их украшения, их высокой славы — имени бессмертного поэта!». Переписка с Пушкиным и воспоминания дают возможность представить суть происшедшего. Она торопила с изданием, Пушкин же терпеливо объяснял: «Хлопоты сочинителя вам непонятны. Издать книгу нельзя в одну неделю; на то требуется по крайней мере месяца два»; требовала, чтобы Пушкин ехал к царю, находившемуся к тому же на маневрах, и представил ему рукопись на цензуру (перед этим Пушкин сообщил Дуровой, что его произведения должны проходить цензуру царя), он ей отвечал: «Ехать к государю на маневры мне невозможно по многим причинам. Я даже думал обратиться к нему в крайнем случае, если цензура не пропустит ваших Записок. Это объясню я вам, когда буду иметь счастье вас увидеть лично»; между ними возникли разногласия по поводу названия книги: Дурова хотела ее озаглавить «Своеручные записки русской амазонки, известной под именем Александрова», Пушкин ей возражал: «Записки амазонки» — как-то слишком изысканно, манерно, напоминает немецкие романы. «Записки Н. А. Дуровой» — просто, искренне и благородно". Неудовольствие Дуровой вызвало и то, что Пушкин в журнале назвал ее Н. А. Дуровой, а не Александровым. Но главная причина разрыва Дуровой с Пушкиным заключалась, вероятно, в том, что, печатая отрывок из ее записок в «Современнике», он, воспринимая их как исторический документальный источник, соответственно отредактировал его, сократил беллетристические куски. Дурова же писала беллетристическое произведение, то есть произведение другого жанра, и поэтому, вполне естественно для автора, болезненно реагировала на искажение ее замысла.
О своем возмущении редактурой Пушкина она не пишет, но прямое отношение к этому вопросу имеет ее высказывание об авторской воле в повести «Год жизни в Петербурге»: «Сегодня я прочитала, что в Записках моих много галлицизмов. Это легко может быть, потому что я не имею понятия, что такое галлицизм. Обвиняют издателя, почему не исправил их? Не мог! решительно не мог, не имел на это ни права, ни власти. Издатель при жизни автора ни господин, ни хозяин издаваемого сочинения и должен соображаться с волею настоящего властелина его. Я не только что поставила непременным условием моему родственнику ничего не исправлять в моих Записках, но еще и неусыпно стерегла, чтоб этого не случилось. Итак, все, что в них есть хорошего — мое и дурного — тоже мое. В них нет ни одного слова чужого, то есть не собственно моего». Подтверждением того же является и предваряющее издание ее книги предисловие «От издателя»: «Сочинительница предлагаемых здесь Записок, двоюродная сестра моя, поручила мне издать их в свет без малейшей перемены. Охотно исполняю желание ее».
Редактируя текст Дуровой, Пушкин имел в своем распоряжении небольшой отрывок ее «Записок», не дающий представления ни о характере всей рукописи, ни о замысле автора. По выходе же первого тома, когда Пушкину стала ясна особенность произведений Дуровой, он уже не предъявляет к нему прежних требований как к историческому документу, а оценивает как замечательное литературное произведение.
«Записки» Дуровой отдельной книгой вышли осенью 1836 года под названием «Кавалерист-девица. Происшествие в России». Как и предполагал Пушкин, они имели большой успех и оживили былой интерес к их автору. Дурова получает приглашения в аристократические дома, на нее появляется мода, все это она описала в повести «Год жизни в Петербурге», изобразив любопытствующий свет в сатирических красках. Мода на Дурову в аристократических гостиных скоро прошла, но в русскую литературу с книгой «Кавалерист-девица» пришла интересная, оригинальная и талантливая писательница.
Литературное творчество Дуровой представляет собой и литературный феномен. «Странно только, что в 1812 году могли писать таким хорошим языком», — удивляется Белинский. Действительно, по возрасту, по тем образцам, на которых она воспитывала свой литературный вкус, Дурова относится к допушкинскому периоду литературы, она старше наиболее значительных прозаиков 1830-х годов Загоскина, Лажечникова, Бестужева-Марлинского, но ее проза часто менее архаична, чем их.
Вслед за «Кавалерист-девицей» Дурова печатает целый ряд книг: повести «Год жизни в Петербурге», «Павильон» и «Серный ключ» (положительно оцененные Белинским), «Угол», «Клад», романы «Гудишки» и «Ярчук. Собака-духовидец», выходят ее «Повести и рассказы» в четырех томах. Собственно говоря, все литературные произведения Дуровой составляют некий единый организм, объединяющим началом которого является ее автобиографическое повествование, а все остальное отпочковывается от него. Форма, в которой это происходит, всегда одинакова: и «Павильон», и «Серный ключ», и «Гудишки», и другие произведения построены по одному образцу — автору кто-то рассказывает какую-либо историю, и автор, в свою очередь, пересказывает ее читателю.
Дурова до старости сохранила ясность ума и редкие в пожилом человеке чуткость и понимание запросов современности. Исследователь ее жизни и творчества Б. Смиренский обнаружил в архиве ее статью, написанную в 1858 году, в преддверии реформ, в которой высказывания семидесятипятилетней Дуровой звучат удивительно свежо и современно: «В наше время женщина скучающая, не умеющая найти себе занятие, утомленная бездействием, такая женщина более неуместна, чем когда-либо! Теперь более, чем когда-либо, нужны русскому обществу женщины деятельные, трудящиеся, разумно сочувствующие великим событиям, которые происходят около них, и способные вложить свою лепту для того здания общественного блага и устройства, которое воздвигается общими усилиями».
Умерла Н. А. Дурова в 1866 году. Она завещала называть себя при отпевании Александром Андреевичем Александровым, именем, которого она добилась для себя сама и под которым прожила жизнь. Священник не решился нарушить правила религии и в панихиде именовал ее рабой божией Надеждой.
В историю она вошла под своим настоящим именем с определением, указывающим на ее жизненный подвиг, — кавалерист-девица Надежда Дурова.
Хоронили Дурову с воинскими почестями. Перед ее гробом офицер местного гарнизона нес на бархатной подушке ее Георгиевский крест — первый и единственный тогда Георгиевский крест со времени учреждения в середине XVIII века этого главного воинского ордена России — данный женщине.
Комментарии